Северная Аврора - [2]

Меньше всего в это время думалось о литературе. Работа в Александро-Невской продовольственной управе ощущалась как огромное дело. «Борьба за хлеб – это борьба за социализм», – говорил Ленин. Именно на этой работе я увидел знаменитого впоследствии героя Севера П. Ф. Виноградова. Тогда мне и в голову не приходило, что через тридцать два года стану о нем писать и что он будет одним из главных персонажей «Северной Авроры».

Работник продовольственного фронта, Виноградов даже в своей скромной должности представлялся нам, молодежи, человеком особенным. Он не носил кожаной куртки, как в то время у многих было принято. Ворот его сорочки был всегда повязан галстуком, на голове черная мягкая широкополая шляпа. Но за его плечом всегда чувствовалась винтовка красногвардейца, бравшего Зимний дворец. Его слова, его поступки рабочего инспектора, строго оберегавшего народное хозяйство, беспощадного к мародерам и спекулянтам, не могли не производить впечатления. Очень метко сказал о нем один из сотрудников: «Поставь Павлина кладовщиком, он и там истинный революционер».

Работал он вдохновенно.

Без этих личных впечатлений было бы мне трудно только по материалам описать Виноградова.

В 1918 году я перешел на службу в Совет Народного Хозяйства Северного района. Был секретарем сметной комиссии. Ломался старый буржуазный аппарат, и рабочая власть овладевала командными высотами на фабриках, заводах, в банках. Вспоминаются мне наши ночные заседания, мечты о первой крупной стройке – Волховской гидростанции. После них я тащился домой по занесенному сугробами, обледеневшему Невскому проспекту, пустынному, мрачному, с заколоченными магазинами, без единой электрической лампочки, и думал: «Неужели все это сбудется? Свет вспыхнет на Волхове… Ток озарит Невский проспект…»

Я попал на берега седого Волхова, проверяя выполнение сметы. Мы увидели шалаш, в котором валялись три лопаты. Трудно было себе представить тогда, как будет выглядеть новая гидростанция. И все же, побывав на месте, сердцем поверил, что когда-нибудь увижу нашу мечту воплощенной. Так и случилось впоследствии, когда через несколько лет приехал туда уже в качестве журналиста.

В конце 1918 года я добровольно вступил в ряды Красной Армии. Из меня не получилось солдата. Помещала сильная близорукость. Я работал культработником сперва в отдельных воинских частях, затем в Политуправлении штаба Петроградского укрепленного района и демобилизовался в 1922 году, когда закончились все фронты гражданской войны.

Вспоминаю это время с благодарностью. Работая в политуправлении Петроградского укрепленного района, мне как лектору приходилось бывать в десятках частей. Это пригодилось. Ведь не зная армии, не работая в ней, я бы многого не сумел написать. Я не сделался военным, хотя и мечтал об этом. Связь с Советской Армией поддерживаю до настоящего времени, работая в военной печати.

Года за полтора до демобилизации я познакомился с А. М. Горьким, жившим тогда в Петрограде.

В Доме искусств существовала студия прозы. Не веря ни в какие студии, которые смогли бы сделать из меня писателя, я зашел туда просто потому, что надеялся увидеть Горького. И действительно с ним встретился. Я решил снова «попробовать» себя и написал рассказ. Горький его одобрил. С этого и началась моя писательская жизнь. Вскоре Горький, по настоянию В. И. Ленина, уехал за границу лечиться.

В студии воцарился эстетизм. Слово считали самоцелью искусства. Литературу понимали как «сумму приемов». Это направление уводило от жизни, могло быть губительным для подлинно реалистической литературы, мы увлекались «приемами», – я говорю о группе «Серапионовы братья», к которой принадлежал и я…

Ошибки молодости сказались в моих первых рассказах, где «приему», «орнаменту», ложно понятой «фольклорной манере» было уделено так много места, где свое внутреннее чувство, свой язык я ломал и украшал побрякушками, кудрявым стилем, вернее говоря – стилизацией.

Сложилось так, что в конце 1923 года, то есть в первый год своего литературного профессионального «бытия», я начал работать в газете «Петроградская правда», и это оказалось для меня школой жизни. Писал очерки. Некоторые из них собраны в книгах «Лирическая земля» и «С карандашом в руке». Ревнители «чистого искусства» упрекали меня и устно и в печати за этот «отход». Но теперь я вижу ясно, что именно в этой газетной, повседневной работе было мое спасение. «Лужские рассказы» 1925 года, повести «Обоянь», еще далекие от современности, по своей манере уже не имели ничего общего с моей повестью «Рвотный форт» (1922).

Говоря только о главной своей работе, мне представляется, что годы, когда мною писалась повесть из комсомольской жизни «Преступление Кирика Руденко» (1927), были значительным этапом на моем пути к реалистическому изображению жизни.

Быстро, многообразно, широко текут события жизни нашей страны. Периодические поездки, постоянное личное знакомство с людьми, простыми людьми, делающими жизнь и создающими историю, являются для писателя источником вдохновения. Здесь он находит свои силы, темы, героев.

В годы двух первых пятилеток я побывал на многих строительствах нашей страны. Большинство моих работ за этот период является результатом такого рода поездок. Основные произведения тех лет – повесть «Поговорим о звездах» и пьеса «Линия огня». В них я стремился поднять большую тему индустриализации по великому плану партии. Повесть и пьеса написаны на материале строительства гидростанций. Все, что я видел на Днепре и Волге, а в юности на Волхове, все, что пережил, как бы соединилось вместе, впечатления за ряд долгих лет наслоились друг на друга, стали мне близкими и органичными.