Севастопольский бронепоезд - [40]

Кадры боя сменились будничными эпизодами. На экране крупным планом показывались те, кто только что выдержал натиск гитлеровцев и одержал победу в решительной схватке. И вдруг я вижу знакомое лицо. Под козырьком стальной, каски чуть прищуренные глаза, в руках автомат, на плечи накинута плащ-палатка. На груди скрещенные пулеметные ленты, на поясе граната. «Костя Ряшенцев», — узнал я, прежде чем диктор назвал его имя. Тот самый боец-автоматчик, портрет которого я видел на Приморском бульваре. Что ж, я не ошибся тогда: не только вид этого [118] бойца, но и его боевые дела олицетворяли образ защитника Севастополя.

Фильм произвел на всех незабываемое впечатление. И каждый железняковец еще сильнее ощутил свою ответственность за судьбу родного города.

Когда вышли из затемненного помещения, солнце уже клонилось к горизонту. Утих поднявшийся с утра ветер. Бронепоезд стоял у входа в Цыганский тоннель. Из труб паровозов вился легкий белый дымок.

Ждем разведку. Команда готовится к выходу.

Пока есть немного свободного времени, собираю членов комсомольского бюро. На наше заседание приходят и командир с комиссаром.

Первый вопрос о рекомендации в партию Борису Кочетову. Товарищи попросили лейтенанта рассказать автобиографию.

Чуть выше среднего роста, по-военному подтянутый, он поднялся, огляделся вокруг. Его большие черные глаза словно спрашивали: о чем же говорить, когда биография только начинается… Он еще раз взглянул на товарищей и улыбнулся своей удивительно белозубой улыбкой. Говорил с едва уловимым украинским акцентом и заметно волновался, словно боялся упустить или недосказать что-то особенно важное.

— Родился на Полтавщине, в крестьянской семье. Отец погиб в гражданскую. На флот пошел по комсомольскому набору. Окончил училище, стал командиром. На войне с первого дня, боевое крещение получил под Очаковым. Теперь вот — на бронепоезде…

Рассказ лейтенанта дополнили товарищи. Говорили о его характере, отличном знании артиллерийского дела, а еще о том, что его бронеплощадка в каждом бою наносит ощутимый урон врагу.

Выступил и командир бронепоезда. Напомнил случай, когда Кочетов, увидя, что у орудий никого нет (люди попадали от резкого толчка при внезапной остановке поезда), сам встал к пушке и открыл огонь по самолету.

— Я упрекнул его тогда: командиру бронеплощадки вовсе незачем превращаться в наводчика и замкового. А вообще-то лейтенант поступил правильно. Его пример сильно подействовал. От растерянности у матросов и следа не осталось. [119]

Члены бюро единодушно приняли решение: дать комсомольцу Кочетову рекомендацию в партию.

Заседание подходило к концу, когда дежурный доложил, что на бронепоезд прибыли командующий и член Военного совета Приморской армии. Через несколько минут весь экипаж выстроился в тоннеле. Генерал И. Е. Петров поблагодарил железняковцев за активную помощь пехотным подразделениям.

— Довольна пехота вашей боевой работой, вот и попросили нас с бригадным комиссаром Кузнецовым передать вам сердечное спасибо, — говорил генерал. — А еще мы приехали, чтобы вручить вам подарки, которые народ прислал защитникам Севастополя.

Командующий показал рукой на автомашину, кузов которой был доверху нагружен посылками.

Бригадный комиссар М. Г. Кузнецов поздравил железняковцев с боевыми успехами, рассказал о последних новостях на фронте и в стране, ответил на вопросы краснофлотцев и командиров.

Каждому моряку вручили посылку. С волнением раскрывали мы их. Пусть и немудреным было их содержимое: теплые носки, варежки, кисеты, махорка, колбаса, печенье, носовые платки, туалетное мыло, одеколон, но все это было согрето горячей любовью и заботой незнакомых и столь дорогих нам людей.

В каждой посылке письмецо. Письма были от девушек, школьников и самые дорогие — от матерей, наших солдатских и матросских матерей. Скупые строки, но сколько в них веры в победу, в тех, кто отстаивает свободу и счастье народа.

Люди тыла рассказывали о своих трудовых делах, но ни в одном письме не было жалоб на трудности, на нехватку продовольствия, на то, что приходится (мы знали это) работать в цехах с утра до вечера, а то и сутками, чтобы дать фронту вооружение, боеприпасы, обмундирование.

Читали эти письма матросы, и у многих влажнели глаза.

«Здравствуй, далекий наш, родной дядя-воин! — выведено печатными буквами. — Пишет тебе Таня. Мне исполнилось семь лет. Мама моя погибла, когда мы эвакуировались, при бомбежке. Папа на фронте. Мы живем с бабушкой. На дворе пурга, а бабушка [120] вяжет носки и варежки для вас, чтобы вам не было холодно. Ведь вы на фронте защищаете нас. Когда победите фашистов, приезжайте к нам на север, а возможно на Украину, когда мы вернемся обратно».

В моей посылке — папиросы, мыло, шерстяные носки, шарф, одеколон и даже четвертинка спирта. Сверху конверт. В нем письмо и фотография молоденькой девушки.

Юное красивое лицо. Широко раскрытые глаза устремлены на меня восторженно и доверчиво.

Девушка, далекая и незнакомая, пишет воину-фронтовику:

«Я работаю на Орском мясокомбинате, заменила отца, коммуниста. Он добровольно ушел на фронт. Его не брали, так как у нас шесть душ несовершеннолетних детей. Мне, старшей, шестнадцать лет. И мама больная. Но он ушел, и мы знаем, что так надо. Директор комбината очень хороший человек, помогает нам.