Севастополь и далее - [20]

Однажды (в день отъезда) долго бродил под снегом по набережной Невки, подустал, открыл бутылку коньяка, попросил кипяточку у дежурной и сделал стакан кофе; сидел в полутьме с выключенным телевизором; о каких-то новостях города рассказывало радио, потом полилась тишайшая музыка, мелодия рвалась куда-то вверх, но смычки скрипачей удерживали ее.

Такси уже заказано, самолет улетал сразу после полуночи.

Рука потянулась к телефону, повисела над трубкой, подняла ее все-таки. Давно уже номера телефонов стали семизначными, сменились не только первые, но и вторые цифры, и тем не менее он знал, как в новой телефонной транскрипции набирается тот номер, который держался его памятью все эти протекшие двадцать лет.

— Да! Я слушаю!

Девичий голос, лет семнадцать-восемнадцать, не больше. («Дочь?… Быть не может!») Нетерпелива, радостна, ждала чьего-то звонка, сидя у телефона.

— Вы не можете позвать Елену Николаевну?

— Такой здесь нет! — услышал он резкий ответ и заговорил быстро-быстро, опасаясь, что в трубке сейчас забибикают частые гудки:

— Я ведь не ошибся — это номер…

— Да, не ошиблись…— Некоторое удивление в голосе. — Но вас ввели в заблуждение: Елена Николаевна здесь не проживает.

— Минутку! Одну минутку! — взмолился он. — Это ведь дом сорок, квартира номер двадцать три?

Ответом было молчание, утвердительное молчание.

— Я не знаю, как вас зовут, но двадцать лет назад в квартире этой проживала девушка по имени Лена, сирота, то есть тетка была, и… А вы давно переехали в эту квартиру?

— Ну… года три назад… И, помнится, в той семье, с какой мы обменялись, никого подобного не было. Пожилая супружеская пара, лет под семьдесят… Так что — ничем помочь не могу…

— Подождите! Я вас очень прошу!.. Мне так надо знать, что с Леною!

— Ну так через справочное бюро.

— Но она, я знаю это точно, вышла замуж и приняла фамилию мужа! — солгал он. — Может, та супружеская пара помнит тех, с кем производили обмен? Их телефон вам известен?

— Слушайте, двадцать лет вы молчали, а теперь вдруг…

Он молчал и теперь. Это была беззвучность нависающей свинцовой тучи, из которой могли высверкнуть молнии. Но мог и политься теплый дождичек.

Послышался вздох, и трубка надолго задумалась.

— Скажите уж прямо — вы ее любили… Нет телефона там, где сейчас супружеская чета… Странные вещи происходят в Ленинграде, скажу вам. Кто рвется в центр поближе к Невскому, а кто бежит в Озерки. И эти пожилые подались подальше от шума городского… Любили, да?.. Надо было пожениться. Или она вас… ээээ…

Он помялся. Говорить правду не хотелось. А была она, правда, такой: пять лет назад предложили ему перевестись в Ленинград, стать начальником кафедры в родном училище, и он испугался — вдруг да встретит Елену, что скажет ей?

— Ладно уж.. Подруга у меня в доме том, перезваниваемся иногда, учились вместе, в одного парня были влюблены, да… Знаете, я позвоню ей, попрошу зайти в соседний подъезд. Минут через десять звякните… Договорились?

Оркестр все еще тянул прежнюю повесть о стремлении к небу, но смычковая группа явно сдавала, более того — она начинала подлаживаться под партию труб, тайно помогая им.

Девушка заговорила сразу, подняв трубку на середине первого звонка. Голос был радостным.

— Представьте себе — была Лена! И женщина, ее тетка, въедливая такая…

Еще бы! Он в те годы курил — что не возбранялось, конечно, ни законом, ни нравами, но знал, что тетка не переносит табачного смрада, и курить выходил на лестничную площадку в те вечера, когда непогода загоняла их в дом. И тетка не пожадничала, заказала почти монументальную табличку, выложила ее на стол: «НЕ КУРИТЬ!» Очень она не жаловала его. Хотя по всем статьям — жених что надо, и разница в возрасте подходящая: Лене — девятнадцать, ему — двадцать три.

— Послушайте, а вас как зовут?.. Таня? Очень приятно. А я Владимир Николаевич. Таня, а сам телефонный аппарат так и стоит в большой комнате?

— Да.

— Ага, значит, говоря со мной, вы видите сейчас неоновые буквы, название кинотеатра «Молния», правильно?

Года три назад на переходе из Петропавловска во Владивосток он встретил эсминец, на котором начинал службу, и сейчас испытал ту же щемящую сладость от безвозвратности чего-то светлого.

— Ну, а пожилая пара эта не может сказать, где сейчас живет Лена? Тетки-то небось уже нет.

— Нет. Там тройной обмен. Или еще более сложный. Но вы меня добили словом, которое так и не произнесли… Вы ведь, я чувствую, любили эту Лену и сейчас… Да что я говорю!.. Буду откровенна, я весь вечер ждала звонка от человека, который клянется мне в любви, но предложения не делает… То есть делает, но в такой форме, что непонятно, шутит он или нет, правду говорит или врет… Зато вполне серьезно уверяет, что если, простите, я отдамся ему, то свадьба неминуема… Как думаете, он говорит правду или…

— Где Лена? — ответил он, и собеседница вздохнула.

— Да найдется ваша Лена, — устало призналась она. — Подруга моя забрала у супружеской пары все телефоны, сейчас названивает… Я, простите, жду одного звонка. Время у вас есть?

— Да, три с половиною часа…

Не запись шла по радио, а прямая трансляция: заплескались аплодисменты, затем — вежливое ожидание зала и типичный концертный голос ведущей: Гайдн — как догадался он еще ранее (музыку такого рода полюбил, когда два месяца лежал в госпитале после катастрофы, унесшей не одну жизнь). Вялое начало, сонный быт бюргера, разрушаемый неизвестно кем или чем… Он слышал только неритмичный шум, временами отказывался впускать его в себя, потому что вспоминал и потому что уши его могли услышать только телефонную трель.