Севастополь и далее - [2]

Сели в такси и обнялись. Калитку он даже не заметил, они прошли сквозь нее к домику, и сквозь домик тоже прошли, и вокруг них ничего не было и не стало, белый китель отброшен в угол, москвичка ладошками закрыла лицо и заплакала…

В самый последний поцелуй на автостанции он вложил всю свою любовь и жалко попросил московский адрес, так и не получив его, но не вознегодовал, а даже возгордился: женщина свято чтила семейные устои, лишь для него сделав исключение.

Автобус исчез в ночи, и Кунин, полный смирения перед мужеством женщины, пошел к своему эсминцу. Оставалось двое суток до того, как за родным кораблем захлопнутся ворота ботопорта и на доске объявлений появится приказ о назначении капитан-лейтенанта Кунина Бориса Васильевича старшим помощником командира. Впереди — погоны капитана 3 ранга, женитьба на достойной спутнице жизни, академия, старпомство на крейсере, а если повезет — то и командирство на нем, красавце проекта «68-бис».

Звезды в черном небе пылали над его головой, ветер ласкал кожу, пахнущую москвичкой, на кораблях уже отбой, отход ко сну, но еще издалека Кунин увидел несколько черных автомашин у кормы своего эсминца, почуял неладное и прибавил шагу.

Эта часть Минной стенки была почему-то освещена прожекторами соседних кораблей, на юте эсминца стояла группа адмиралов, которые глянули на Кунина как на человека без погон, который нагло проник на боевую единицу ВМФ СССР и вот-вот полетит в радужно-масляную воду Южной бухты. Никто из адмиралов не спросил, где он был, никто не сказал, что произошло, и тем не менее по репликам и расспросам высокого руководства флотом и эскадрой Кунин понял, что в тот момент, когда он открывал дверцу такси любимой женщине, в снарядном погребе матрос, на середине трапа принимавший подаваемый снизу деревянный ящик, не удержал его (мнения расходились, кое-кто утверждал, что ящик просто развалился), снаряды посыпались вниз, и один из них — взорвался, как-то странно взорвался, сохранившись целым, но с десяток раз или более по дикой траектории пронесся от переборки к переборке, ранив матроса…

Борис Кунин служил офицером шестой год и знал, что никакого оправдания у него нет и не будет, что о старпомстве на эсминце надо забыть на долгие годы, а уж академию вычеркнуть из жизненных планов вообще.

Корабль поставили в док, командиру БЧ-2 объявили о «не полном служебном соответствии», и тайно купленные погоны с двумя просветами можно было смело выбрасывать за борт: не бывать ему капитаном 3 ранга года три или четыре, и это везение, что он еще удержался в прежней должности.

Везение же объяснялось необыкновенностью того, что произошло в снарядном погребе и заставляло адмиралов штаба и офицеров артотдела проводить длительные совещания, куда изредка приглашали Кунина, который сам никак не мог сообразить, какая таинственная сила заставила снаряды так упасть на железный настил погреба с высоты семь метров, что один из них идеально ровно, донной частью утвердился в вертикальном положении, железным солдатиком, а следом за ним падавший — капсюлем напоролся на острие головки. «Такого быть не может!» — в один голос утверждали знатоки из артотдела, моделируя абсолютно схожую ситуацию: в ящик укладывали сорок 37-миллиметровых снарядов, набитых песком, равным по весу пороху, ящик затем опорожняли с разных высот — и ни разу не повторилось то, что едва не подвело капитан-лейтенанта Кунина под дознание, следствие и суд.

Скрупулезно подобранные акты экспериментов хотели было отослать в АНИМИ, Артиллерийский научно-исследовательский морской институт, но постеснялись: уж слишком необычно все выглядело, фантастика, грозящая навести тень на доброе имя Черноморского флота.

Четыре училищных года и пять лет офицерской службы закалили Бориса Кунина, ни словом, ни жестом не оспаривал он решения командующего флотом, а сам по вечерам, закрывшись в каюте, доставал коробки цветных карандашей, аккуратно заострял их с одного конца, укладывал сорок штук на ладонь и разворачивал ее так, чтоб карандаши упали на пол. И они, рассыпаясь, падали вниз, раскатывались по каюте. Бывали случаи, когда один из карандашей-снарядов летел вниз вертикально, касался поверхности пола гладким незаостренным концом и на крохотную долю секунды замирал в стоячем положении. Однако никогда на него не опускался в тот же момент такой же строго прямо вниз летящий карандаш. Правда, центр тяжести зенитных снарядов занижен, высота падения не та, габариты разные. Скорострельность зенитного 37-миллиметрового автомата — 180 выстрелов в минуту, снаряд унитарный, возгорание пороха — в самой гильзе, вогнанной в ствол, и снаряд с головным взрывателем покидает гильзу, распираемый пороховыми газами. Почему в трагический этот момент порох не воспламенился — тут делиться своими соображениями Кунин ни с кем не стал, потому что кормовой погреб этот трижды на учениях подвергался затоплению, несколько раз включалось орошение — короче, порох мог подсыреть. И вообще эти лежавшие много лет в самом низу погреба деревянные ящики давно подлежали списанию, о чем адмиралы знали и потому Кунина не отдали под суд.