Сети зла - [2]

Покачала головой и удовлетворенно цокнула языком – увиденное ей нравилось.

Из глубины зеркала на нее смотрела стройная худощавая (но не тощая!) девушка, пусть и не богиня во плоти, но, что называется, все при ней.

Правда, грудь маловата (она кокетливым движением положила руки на две чуть золотящиеся живые чаши), но это, что называется, на вкус и цвет…

Клеору так нравилось, что грудь полностью умещается в ладони…

При воспоминании о муже тихонько вздохнула.

– Эх, драгоценный супруг, на кого ж ты меня покинул?

Еще раз оглядела себя.

Короткая стрижка, расчесанная под прямой пробор, под челкой – задорный взгляд. Мышцы не выпирают, однако покрепче, чем у иного мужика, бедра стройные, хотя, может, и недостаточно пышные, живот плоский, с весьма симпатичным глубоким пупком. Как сказал ей супруг (ну вот, опять!), видно, что пуповину ей перевязывала искусная повитуха с дипломом.

Шрам на голени – тяжелое каро со стены Сиракуз ударило вскользь и на излете. Узкий извилистый рубец на плече – память о первом бое.

Тогда один из ворвавшихся в обоз галлов, ранив ее в руку и выбив палаш, решил тут же сделать то, что обычно с женщинами делают после боя, и, рыча, повалил ее наземь. Она тогда чуть растерялась и не успела выхватить нож. Но тут на помощь пришла валькирия Брунхильда – добродушная толстуха размозжила похотливому козлу дубиной голову.

А вот эта отметина ниже левой груди – аккуратное треугольное белое пятнышко – память о том дне, когда Орландина первый раз забрала жизнь у врага.

Тогда, у подножия вала взятых штурмом Сиракуз, на нее неожиданно выпрыгнул из облака едкого дыма воющий и рычащий нумидиец, ловко поднырнул под ее клинок и ударил длинным трехгранным стилетом прямо в грудь. Она не успела ни о чем подумать, не испугалась, даже не почувствовала боли, хотя острие, пройдя сквозь кольца хауберка, вошло в ее тело на толщину пальца. Обычно такое оружие рвет кольца, но ее доспех выдержал, а в следующий миг шея чернокожего была перерублена почти до половины. И он не приходил к ней по ночам, а теперь вот она даже толком не помнит, как он выглядел…

Еще один шрам, тонкий, как конский волос, не очень заметный даже на ее смугловатой коже, пересекал живот от правого бедра до левого подреберья.

В тот раз она вполне могла распрощаться с жизнью, кабы не матушкины уроки. Сохранности живота уделялось чуть ли не первостепенное внимание в орландинином военном обучении.

– Почему ты у меня единственная? – частенько заводила разговоры наставница. – Я ведь рожать не могла – со своим-то животом…

И если Сэйра была в некоторой степени опьянения, она поднимала рубаху, демонстрируя всем присутствующим рассеченный вкривь и вкось старыми шрамами втянутый живот.

– Вот и подружка моя (ей под Афинами, когда тамошнего архонта-мятежника давили, живот поперек распороли) еле-еле не умерла, все кишки наружу. Ей тоже все лекаря говорили, мол, детей иметь тебе нельзя. А она очень хотела ребеночка-то. Ну и забеременела, думала, авось, боги помогут. Ну, стало пузо расти, а шрам возьми да разойдись… А перед тем еще и мучалась – больно было, когда растягивался-то. Ну, и померла, бедная, и дите не родилось… Так что, девка, береги брюхо – для бабы это самое главное, – всякий раз наставительно заканчивала Сэйра. – Как мать советую: двойного плетения спереди кольчужку закажи, и подкольчужник тоже двойной, да чтоб из стеганой кожи. Как мать, – повторяла она, – дочка ты мне, как-никак, по всем законам божеским и человеческим. Как есть дочка…

Хотя еще чуть-чуть, и все советы оказались бы ни к чему. Удар клинка в руке здоровенного вандала рассек и двойной кольчужный набрюшник, и даже прочную стеганую подкладку, выбранную матушкой из полусотни предложенных, и еще подправленную лагерным скорняком, прочертив обжигающую линию поперек живота.

Она подставила свой клинок под замах чужого, сумев каким-то чудом в последний момент развернуть его ребром навстречу удару. Несколько мгновений враг потратил, чтобы высвободить застрявший меч и вновь замахнуться. И как раз тогда оказавшийся рядом дан Эгмунд Ворон пришел на помощь ей, уже успевшей попрощаться с жизнью, метнув в мечника нож. Он не убил его, хотя попал в шею, а лишь ранил, но тот замешкался, заторможенный болью в рассеченных мышцах, и острие наполовину перерубленного клинка Орландины вошло врагу в кадык. Тот меч – стоимостью три вендийских слона, с вычеканенным на черной стали золотым клеймом царских кузниц кагана Ездигерда, она после боя отдала Эгмунду как вполне достойную благодарность за спасенную жизнь.

Кроме шрамов, были еще отметины, оставленные жизнью.

Две наколки.

Внизу живота, слева, неподалеку от того места, куда так стремятся мужчины, – искусно вытатуированный цветок лилии. Вообще-то знак невинности и чистоты, как объяснила ухлестывавшая за ней в прошлом году Зиновия из шестой сотни.

И полуженщина-полукошка Баст, с самым что ни на есть развратным видом разлегшаяся на внутренней стороне бедра. В левой руке богиня держала кубок, в правой – короткий кинжал, при этом игриво обмахиваясь длинным хвостом, пушистым и полосатым.

Эту картинку Орландина сделала в четырнадцать лет, когда отмечала с подружками свое первое жалованье. Да, хорошо она тогда повеселилась. Как раз почти все денарии («получка», как у них говорили) и ушли на винцо, на закусь, на подарки и на кинжал якобы индийской стали, проданный каким-то проходимцем (ох, как жучила ее старая Сэйра: это же надо – поверить в то, что булатный клинок можно купить за два золотых!). И как раз на последнюю горсть медяков она и сделала эту наколку, за которую ей тоже попало от матушки. В наказание пришлось чуть ли не полгода питаться из обычного солдатского котла, не имея никаких лакомств.