Сети Культа - [13]

Мальстен вновь посмотрел на циркачей, принявшихся отрабатывать номер по второму разу.

Музыканты, стоящие чуть поодаль, рассеянно разглядывали партитуры и заинтересованно переговаривались. Когда нити коснулись их, они не поняли, отчего вдруг захотели взяться за инструменты, по какой причине начали играть…

— Вот так?.. — данталли задал вопрос с почти отсутствующей интонацией. Нити, выпущенные из его ладоней, накрепко связались с циркачами и музыкантами, и Мальстен почувствовал небывалый прилив сил. Его сознание будто растворилось в сознании артистов малагорского цирка. Он начал видеть несколькими парами глаз одновременно: глядеть в ноты, следить за напарниками по выступлению, чувствовать, когда нужно сделать рывок, как если бы этот рывок должен был сделать он сам, но сам он находился поодаль от арены в компании Бэстифара, который, задержав дыхание, смотрел на преобразившихся в единый механизм циркачей. Больше не было пауз, не было ни одного лишнего движения, не было ощущения, что люди, выполняющие опаснейшие трюки под куполом цирка, вообще нуждаются в страховке — казалось, что они не способны сорваться вниз.

Аркал изумленно замер, когда музыка, заготовленная для другого номера, вдруг вонзилась в каждую клетку его тела, разливая по венам приятное тепло и тут же сменяясь ледяной волной, вызывающей дрожь. Единение движений артистов и звука показалось привыкшему считать себя нечувствительным пожирателю боли столь пьянящим, что он невольно приложил руку к груди, с изумлением отметив, как сердце с силой ударило его изнутри.

Бэстифар завороженно наблюдал за небывалым коротким представлением своего гостя, с трудом напоминая себе дышать. Он не знал, сколько продлился столь внезапно преобразившийся номер, но молился всем богам Арреды, чтобы это не прекращалось. Казалось, даже свет принял участие в этом действе, подыграв воле Мальстена, хотя это и было невозможно. Надо думать, сам бог Мала решил посодействовать этому зрелищу и в нужный момент наслать быстрые облака, заслонив свет, или вновь обнажить солнечные лучи.

Из гипнотического оцепенения принца вывел голос данталли.

— Бэс?

Аркал встрепенулся, тут же расплывшись в победной улыбке.

— Как я вижу, ты быстро преодолеваешь свой страх, дело лишь в верной мотивации.

Мальстен едва заметно улыбнулся, отпуская нити.

— Кажется, я понял, что от меня требуется, — повел плечами он.

— Что ж, — прищурился аркал, — добро пожаловать на должность художника-постановщика малагорского цирка.

Глаза данталли заинтересованно блеснули — пожалуй, впервые с того момента, как Грат покинул Бенедикт Колер. Однако лицо его тут же подернулось тенью, и Мальстен поспешил отвести взгляд.

Бэстифар нахмурился, вокруг его ладони образовалось яркое алое сияние. Данталли шумно выдохнул: едва успевшая нахлынуть боль расплаты безропотно подчинилась воле аркала.

— Бэс, — предупреждающим тоном обратился Мальстен.

— Прости, мой друг, но я не могу позволить твоей расплате разрушить момент твоего триумфа, — пожал плечами принц, невинно глядя на кукловода. — Признаться, я начал искренне беспокоиться, что ты после дэ’Вера уже не выйдешь из этого мрачного состояния, и только сегодня я увидел на твоем лице проблеск искренней заинтересованности в жизни.

Данталли покривился.

— Ты хотел сказать, «заинтересованности в цирке»?

Бэстифар небрежно махнул рукой.

— Это одно и то же. Я лишь хочу сказать, что сегодня ты впервые перестал напоминать мне качественное творение некроманта и посмотрел вокруг живыми глазами. И я не позволю твоей расплате омрачить этот момент, — заметив осуждающий взгляд друга, пожиратель боли предупреждающе приподнял руку. — Не надо на меня так смотреть, Мальстен, я помню, как ты жаждешь независимости от моего вмешательства, поэтому я не вынуждаю тебя отдавать мне расплату. Но, чтобы она не мешала, пока я могу ее придержать.

Сонный лес, Карринг

Двадцать седьмой день Матира, год 1489 с.д.п.

Аэлин покачала головой и прерывисто вздохнула, когда ее спутник выдержал слишком долгую паузу, явно ознаменовавшую собой конец рассказа.

— Чем дольше я с тобой знакома, тем крепче убеждаюсь, что у тебя есть склонность находить себе весьма странных друзей, — хмыкнула она.

Мальстен передернул плечами.

— Оттого я и избегал этих рассказов, Аэлин. Я прекрасно понимаю, что разговоры о существе, в плену у которого находится твой отец, тебе неприятны.

Охотница задумчиво нахмурила брови. Трудно было не согласиться с данталли: стоило вспомнить о том, сколько лет Грэг Дэвери уже находится в плену в Грате, и Аэлин тут же обуревала волна злости на аркала. Однако в то же время в ее памяти возникал образ Шима из Сальди. Разумеется, тогда малагорский царь играл выбранную роль и изображал из себя простого селянина, однако при этом Аэлин не могла не отметить, что было в нем некое самобытное, особенное обаяние. Возможно, даже опасное и пугающее при ближайшем рассмотрении, но обаяние, которое нельзя было искоренить разыгранным спектаклем или же, наоборот, привить себе ради роли.

Для охотницы Бэстифар шим Мала словно бы разделялся на двух совершенно разных существ, одно из которых держало в плену ее отца, а другое вызывало невольную симпатию и живой интерес еще со времен Сальди. При этом Бэстифар проявлял доброту и заботливость — пусть и столь странную — по отношению к Мальстену, который за короткое время знакомства стал по-настоящему дорог Аэлин, в чем она смогла признаться себе лишь в хижине тринтелл.