Сестры. Дом мертвеца - [30]

Чайник вскипел, они тихо поужинали и отправились вместе с Зиной на чердак. Спали среди сена, куриных запахов, досок, прикрываясь старыми пальто, но спали допоздна, и даже настойчивые деревенские петухи не могли привести их в чувство. Они спали до тех пор, пока «тетя кошка» не начала стучать кочергой в потолок и кричать:

– Эй, вы там? Чиво, оглохли што ль? Вниз спускайтесь, дрыхалки.

Внизу стукнули двери, и веселый Зинин голос поинтересовался:

– Соскучилась, теть Паш? Хорошие девчонки такие, а маленькая певица – закачаешься. Ты ее попроси – споет.

– Обойдемся без певиц, – буркнула баба-яга.

Дина принялась отряхиваться от налипшей травы. В щели между досками пола проникали солнечные лучи, и весь чердак был полосатым. Отряхнувшись, она спустилась по крутой узкой лесенке и увидела, что злая старушка, принарядившись в белый платочек, сидит за самоваром, а из него идет дым. Рядом высились горкой Зинины пряники и баранки. Дина поздоровалась и спросила, где можно умыться.

– На дворе, – кивнула старушка.

Возле умывальника ходил огромный петух и нервно дергал шеей. Дина вежливо обошла петуха и умылась ледяной водой с каким-то приятным лесным запахом. Зашла в будку, где было круглое отверстие и туалетная бумага, но не рискнула взобраться на высокую ступеньку. Когда она вернулась, Зина с бабой-ягой уже пили чай и беззлобно поругивали Колюню. Дина присела за стол, ей тоже налили чаю.

– Теть Зин, – поддержала беседу Дина, – у Колюни ведь не радикулит. У него монгольское бешенство. Я вам вот что скажу, – она приглушила голос до шепота, – если у вас есть ружье, то попросите Свету. Она его застрелит.

Зина захохотала, а баба-яга насупилась.

– И не стыдно тебе такое говорить? – строго спросила старуха.

– Не стыдно, – призналась Дина. – Он арбуз разбил, который Свете подарили.

Бабуля сверкнула на Дину сердитым глазом. Не зря она вступается за Колюню, подумала Дина. Колюня на самом деле черт, а пьяницей просто прикидывается, чтобы вытворять свои штуки и делать людям подлости.

Старуха, сердито поморгав, принялась втолковывать Зине, что первым делом надо Николая Чудотворца попросить. Второе – если уж он не поможет, то тогда Никите-бесогону поклониться как следует, в монастырь Иверский податься и там Колюню отмолить. А есть еще мученик Вонифатий, и нужно к нему денно и нощно взывать.

– О многострадальный и всехвальный мучениче Вонифатие! – взвыла старушка, закатив глаза. – Ко твоему заступлению ныне прибегаем, молений нас, поющих тебе, не отвержи, но милостиво услыши нас. Виждь братию и сестры наша, тяжким недугом пьянства одержимыя и того ради от матери своей, Церкви Христовой, и вечнаго спасения отпадагощия. О святой мученик Вонифатие, коснися сердец их данною ти от бога благодатию, скоро возстави от падений греховных и ко спасительному воздержанию приведи их. Аминь.

Сверху спустилась Света, послушала и тихо присела за стол. Дина ждала, когда это закончится, но старушка завывала долго, а все слушали. Чтобы Свете было понятно, Дина прошептала:

– Это народное средство от Колюни.

Зина, услыхав, хохотнула и убежала, предупредив, что будет часа два разбираться с карбюратором, а девочки принялись за чай уже вдвоем. Поблагодарив хозяйку и не зная, чем заняться, они направились к Зининому дому. Та, разложив на газете инструмент, ковырялась в своей «копейке», время от времени досадливо смахивая со лба веселые кудряшки.

Дина со Светой присели на лавку и молча смотрели. Пригревало по-осеннему слабое солнце, пахло старой травой, под ногами ползал толстый кривоногий жук, с трудом Одолевая каждую травинку. Прилетела оса, покружилась и пропала. Вдалеке, между домами, блестела вода: то ли речка, то ли озеро. Дине хотелось поболтать.

– Теть Зин, а чего эта старуха такая злая?

– Поживи-ка с ее, – отвечала Зина, не отрываясь от дела. – Сколько бабе Паше лет, она и сама не знает. А ведь жить тяжело, – сообщила Зина, – а в старости так и вообще невесело. Она вынырнула из-под капота и подмигнула: – Радуйтесь, пока молодые и здоровые.

Света, сощурившись от солнца, разглядывала жука. Тоже, наверное, старый. Еле ползет, падает, переворачивается, семенит лапками, еле-еле встает на ноги, снова упорно ползет. А куда он движется, чего хочет? Неужели вся его жизнь – движенье к непонятной цели? Они с Динкой тоже просто перемещаются с места на место. Прячутся от врагов, стремятся попасть к своим. Живут, как насекомые. Как муравьи, чей муравейник разорили, и они спасаются бегством. И жизнь их – сплошная дорога. Как тут радоваться? Чтобы радоваться, надо хотя бы иметь кров над головой. Или не надо? Достаточно сидеть на лавке, болтать ногами, щуриться от солнца? Света посмотрела на Динку и позавидовала ее беспечности. Та продолжала выяснять у Зины, сколько лет бабе Паше.

– Да она бессмертная, – заявила Зина. – Тут один проезжий журналист, которого я подвозила, ее узнал. Говорит, когда ему лет пятнадцать было, он с ней в Ленинграде в коммуналке проживал. Лет тридцать прошло, а баба Паша точно такая же. Когда их стали расселять, она раз – и пропала. Сюда переместилась.

– Потому что она баба-яга, – объяснила Дина. – Они же бессмертные. А куда вот им деться, всяким лешим, домовым, Кощеям? Приняли другой вид и живут себе. И Колюня тоже черт.