Сестры - [24]

Если бы Бобби был до сих пор жив, я попросила бы его укокошить этого гада в каком-нибудь омерзительном номере одного из убогих мотелей, которые он так любил. Гомосексуалисты всегда совершают мерзкие преступления, вспомните Версаче. Да, я его знала, как вы говорите, и даже работала на него, но об этом мы побеседуем как-нибудь в другой раз. Несколько позже. То, что сделал Трумэн, нарушало все правила, действующие на Пятой авеню, то есть у нас. Понимаете, мы не предаем друг друга. Можно вытворить все что угодно, это останется между нами.

Вокруг и так достаточно мерзавцев.

Остановив свой выбор на мне, Трумэн настрочил дурацкую статейку для «Нью-Йоркера», еще худшую для «Эсквайра» и не собирался останавливаться. Он никогда не ладил с редакцией «Нью-Йоркера», Трумэн говорил, что ему не по вкусу их стиль, но это им не нравился его — он писал про живых. Трумэн трепался о них без всякого смущения. А кто мог все это проверить? «Миссис Гэлбрейт, дорогая Кити, правда ли, что в вечер празднования вашего дня рождения в „Эль Марокко“ вы умышленно позволили двум мужчинам украсть вашу сумку и что они отказались в обмен на ночь с вами вернуть фотографию, где вы вся в мехах сидите на слоне, на фоне джайпурского дворца „Джай“»? Такое было не в стиле «Нью-Йоркера», однако «Эсквайр» статьи Трумэна покупал. Он опубликовал их штук восемь или девять. Трумэн мог рассказать про всех и каждого, и то, что он сообщил Сигелу, было всего лишь закуской.

Трумэн был выдумщиком. Он сочинил разговор, который якобы состоялся у меня с Энди в «Брасри». Он не подслушал его случайно, не спрятался под столом, не подкупил метрдотеля — он просто вообразил его.

Просто-напросто написал его сам, и это было гениально.

Позже в свое оправдание он утверждал, что хотел стать нашим палачом. Что он распалил костер для казни — американский костер, — чтобы сжечь нас на нем, смеясь над нашей слепотой под звуки ангельских кифар. «Надеюсь, вы же не верите, что я встречался с ними ради удовольствия?» — добавил он. Трумэн возжелал представить себя этаким эльфом, этаким Крысоловом из Хамелина, который играет на своей флейте между Медисон-авеню и Центральным парком и к которому мы один за другим попадаем в ловушку, но он заблуждался. Он не был нашим палачом — он был нашим поставщиком. Поставщиком сплетен. К тому же, он уже исчерпал свой запас. Персонс — настоящая фамилия этого типа. Никто. Мы сами были его создателями.

Да, фраза, которую вы цитируете, достоверна. Я понятия не имела, что эта чертова штуковина — его личный дневник — ходит по рукам… Это был подарок Мареллы — копия книги отзывов с ее яхты «Тритона». Трумэн оказал мне честь первой сделать в ней запись, и я написала: «Ты нужен мне, чтобы моя жизнь приобрела смысл», но я не могу на него злиться, что все оказалось не так. У него были только мы, и перед своей смертью он продавал нас, чтобы покупать себе наркотики, любовников, в последний раз покататься на коньках в Рокфеллеровском центре и даже, чтобы оплатить услуги зубного врача.

Я не испытала ликования, когда он умер, но вместе с тем действительно сожалею, что это не произошло раньше.

Можете так и написать.

Вы этого не сделаете. Это противоречило бы легенде, а легенду создали вы сами. Газетчики. Трумэн и его соратники.

Вот вы и попались, друг мой! Каких я только не повидала журналистов, но мне ни разу не доводилось видеть ни одного, который разрушил бы свой собственный продукт, если тот представляет интерес для потомков.

План битвы

В Европу я вернулась лишь на похороны Поланда. Я занималась дизайном и брала за свои услуги очень дорого — но у меня были долги. Поланд не оставил мне ничего. То, что он спас, перешло Владу и Тини вкупе с армией юристов, готовых накинуться на меня, если только я приближусь к копилке.

Мы похоронили Поланда в Турвиле под старым, позаимствованным у Военного музея знаменем. Мне было трудно расставаться с прошлым, со счастливыми временами, с домом…

Тини и ее брат дожидались меня.

Мои встречи с ней были мимолетными, и во время них она оставалась замкнутой и подозрительной. Честно говоря, жизнь разлучила нас: я завертелась, меня вечно не была дома, а 969-я квартира была достаточно большой, чтобы я не была в курсе того, там она или нет. Влад обосновался в Лондоне. Тини постоянно гостила там.

Мы никогда не заговаривали о моем загубленном браке, том, который Александр Форджер потопил по приказу командира Джеки еще до того, как тот пустился в плаванье. Вероятно, Тини презирала меня. Я позволила разрушить большую любовь. В этом возрасте для презрения многого не надо.

Годы, проведенные в Америке, не были успешными, тем не менее в Европу меня не притягивало ничего, кроме желания вернуться туда и оставить Нью-Йорк позади.

За похоронами Поланда последовала череда ужинов в Лондоне, во время которых я поняла, что меня забыли. Я была американкой и больше никем.

Улетая в Нью-Йорк, я чувствовала растерянность. Тини не поехала со мной, она осталась у брата. Влад проявлял учтивость и ласку, но у него была своя жизнь, — я превратилась лишь в поздравительную рождественскую открытку.