Сестра Керри - [30]

— Давай спустимся, — предложила Керри.

— Ох, нет, не надо! — возразила Минни.

— Да пойдем же! — настаивала младшая сестра.

Она потянула к себе корзину и, несмотря на протесты Минни, стала спускаться.

— Керри! — крикнула Минни. — Керри, вернись!

Но та уже была глубоко внизу, и мрак окончательно поглотил ее.

Минни шевельнула рукой, и тотчас все преобразилось. Вместе с Керри она очутилась у воды, — такого количества воды она никогда не видела раньше. Они были не то на полу, не то на каком-то узком мысе, выдававшемся далеко вперед, и на самом конце его стояла Керри. Сестры озирались по сторонам; вдруг то, на чем они стояли, стало медленно погружаться. Минни даже слышала плеск прибывавшей воды.

— Иди назад, Керри! — крикнула она, но та шагнула еще дальше: казалось, ее куда-то уносит и голос Минни не долетал до нее.

— Керри! — кричала старшая сестра. — Керри!..

Но ее собственный голос звучал словно издалека, — диковинные воды уже затопили все вокруг. Минни пошла прочь с тяжелой болью в душе, какая бывает, когда теряешь что-то очень дорогое. Никогда в жизни ей еще не было так грустно.

Видения сменялись одно за другим, в усталом мозгу Минни возникали странные призраки, сливаясь в жуткие картины. И вдруг она дико вскрикнула: перед нею была Керри, которая карабкалась на скалу, цепляясь за камни; внезапно пальцы ее разжались, и на глазах Минни она упала в пропасть.

— Минни! Что с тобой? Проснись!

Гансон тряс жену за плечо, встревоженный ее криками.

— Что случилось? — спросонья отозвалась Минни.

— Проснись, — повторил он, — и повернись на другой бок, а то ты разговариваешь во сне!

Неделю спустя Друэ, сияющий, одетый с иголочки, вошел в бар «Фицджеральд и Мой».

— А, Чарли! — приветствовал его Герствуд, показываясь в дверях своего кабинета.

Друэ пересек зал и заглянул к управляющему баром, который снова сел за письменный стол.

— Когда опять в дорогу? — спросил Герствуд.

— В самом скором времени, — ответил Друэ.

— Я почти не видел вас в этот ваш приезд, — заметил Герствуд.

— Да, я был очень занят, — пояснил Друэ.

Приятели несколько минут поговорили на общие темы.

— Послушайте, — сказал Друэ, точно его вдруг осенила гениальная мысль, — я хотел бы как-нибудь вечерком вытащить вас отсюда.

— Куда же это? — удивился Герствуд.

— Ну, разумеется, ко мне домой, — улыбаясь, ответил Друэ.

Глаза Герствуда лукаво блеснули, по губам скользнула легкая усмешка. Он со свойственной ему проницательностью поглядел на Друэ, потом сказал тоном, подобающим джентльмену:

— Благодарю! Охотно приду.

— Мы чудесно сыграем в картишки.

— Можно мне принести с собой бутылочку шампанского? — спросил Герствуд.

— Сделайте одолжение! — сказал Друэ. — Я вас кое с кем познакомлю.

9. В мире условностей. Зеленые глаза зависти

Дом, где жил Герствуд, на Северной стороне, близ Линкольн-парка, был обычным по тем временам, трехэтажным кирпичным особняком. Первый этаж был расположен чуть ниже уровня улицы. На фасаде второго этажа было большое окно-фонарь, выходившее на зеленую лужайку футов двадцать пять в ширину и десять в длину. За домом находился дворик с конюшней, где Герствуд держал свою лошадь и рессорную двуколку.

В доме было десять комнат, их занимали сам Герствуд, его жена Джулия, сын Джордж, дочь Джессика и служанка — то одна, то другая, так как на миссис Герствуд нелегко было угодить.

— Джордж, я вчера отпустила Мери.

Этими словами нередко начинался разговор за обеденным столом.

— Ладно! — отвечал в таких случаях Герствуд, которому давно уже надоело обсуждать эту острую тему.

Домашний уют — одно из сокровищ мира; нет на свете ничего столь ласкового, тонкого и столь благоприятствующего воспитанию нравственной силы и справедливости в людях, привыкших к нему с колыбели. Тем, кто не испытывал на себе его благотворного влияния, не понять, почему у иных людей навертываются на глаза слезы от какого-то странного ощущения при звуках прекрасной музыки. Им неведомы таинственные созвучия, которые заставляют трепетать и биться в унисон сердца других.

В доме Герствуда едва ли ощущалась приятная атмосфера домашнего очага. Здесь недоставало той терпимости и взаимного уважения, без которых дом — ничто. Квартира была превосходно обставлена в соответствии со вкусами обитателей дома. Тут были мягкие ковры, роскошные кресла и диваны, большой рояль, мраморное изваяние какой-то неизвестной Венеры — творение неизвестного скульптора — и множество бронзовых статуэток, собранных бог весть откуда, — крупные мебельные фирмы продают их вместе с обстановкой, уверяя покупателей, что их необходимо иметь в каждом «хорошем» доме.

В столовой буфет сверкал графинами и прочей хрустальной посудой. Все здесь было расставлено в строжайшем порядке, не допускавшем никаких отступлений, — в этом Герствуд знал толк. Он изучал это годами в своем деле. Ему доставляло немалое удовольствие объяснять каждой новой «Мери», вскоре после ее водворения в доме, назначение всех вещей на буфете. Герствуда ни в коем случае нельзя было назвать болтливым. Напротив, в его отношении ко всем домашним чувствовалась сдержанность, подобающая, как принято считать, джентльмену. Он никогда не вступал в пререкания, никогда не говорил лишнего; в нем было что-то педантичное. То, чего он не мог изменить или исправить, он оставлял без внимания, предпочитая держаться в стороне.