Сестра Керри - [18]

И тем не менее освещенный зал, разодетая, алчная толпа, занятая пустой, самодовольной болтовней, где нет и следа сильного ума, глубоких мыслей, — все это преклонение перед мишурным блеском и щегольством показалось бы человеку, находящемуся вне этих стен, под чистым сиянием вечных звезд, чем-то удивительным и странным. Да, если стоять под звездами, где гуляет холодный ночной ветер, и смотреть на освещенный бар, он, должно быть, кажется сияющим ночным цветком — загадочной, издающей одуряющий аромат розой наслаждений, окруженной роем мотыльков…

— Видите того субъекта, который только что вошел сюда? — тихо произнес Герствуд, взглянув на джентльмена в цилиндре и длинном двубортном сюртуке; жирные щеки его были красны, как после плотного обеда.

— Нет. Где? — спросил Друэ.

— Вон там! — Герствуд глазами указал в сторону джентльмена в шелковом цилиндре.

— Да, вижу, — сказал Друэ, бегло взглянув на него. — Кто же это?

— Это Жюль Уолесс — знаменитый спирит.

Друэ поглядел на джентльмена уже внимательнее.

— Я бы не сказал, что он похож на человека, имеющего дело с духами! — заметил он.

— Право, не знаю, имеет ли он с ними дело или нет, но денежки у него водятся, — отозвался Герствуд, и в глазах его блеснул алчный огонек.

— Я не особенно верю в подобные вещи, — сказал Друэ. — А вы?

— Как вам сказать, — ответил Герствуд. — Может быть, в этом что-то и есть. Впрочем, я лично не стал бы ломать себе над этим голову. Кстати, — добавил он, — вы сегодня идете куда-нибудь?

— Да, иду в театр смотреть «Дыру в земле», — ответил Друэ, называя популярную в то время комедию.

— В таком случае вам пора идти. Уже половина девятого, — заметил Герствуд, взглянув на часы.

В баре поредело: посетители стали расходиться. Одни направлялись в театр, другие — в свои клубы, а часть — к женщинам, источнику самых увлекательных наслаждений (во всяком случае, для людей того типа, которые бывали здесь).

— Да, мне пора, — сказал Друэ.

— Заходите после спектакля, — предложил Герствуд. — Я хочу вам кое-что показать.

— С удовольствием, — обрадовался Друэ.

— Но, может быть, вы чем-нибудь заняты сегодня? — спросил управляющий баром.

— Нет, ничем.

— Тогда заходите после театра.

— В пятницу, по дороге сюда, я познакомился с очаровательной девчонкой, — сказал при прощании Друэ. — Надо будет, черт возьми, непременно навестить ее до отъезда.

— На что она вам сдалась! — отозвался Герствуд.

— Вы не знаете, какая это красотка, — конфиденциальным тоном сообщил Друэ, стараясь произвести впечатление на приятеля.

— Итак, в двенадцать, — напомнил ему Герствуд.

— Да, да, — сказал Друэ, выходя из бара.

Вот каким образом Керри была упомянута в самом легкомысленном и веселом месте как раз в то время, когда маленькая труженица горько оплакивала свою жалкую участь, которая была почти неизбежна для нее на первых порах новой жизни.

6. Машина и девушка. Рыцарь наших дней

Вечером, вернувшись к сестре, Керри почувствовала что-то новое в атмосфере, что не замечала раньше. Собственно, никакой перемены не произошло, но сама Керри изменилась, и это позволило ей лучше разобраться во всем, что происходит. После того как Керри вернулась накануне в таком хорошем настроении, Минни ожидала услышать веселый рассказ о ее работе. Гансон тоже предполагал, что Керри будет вполне довольна.

— Ну, — начал он, проходя в рабочей одежде из передней в столовую, где была Керри, — как твоя работа?

— Очень тяжело, — ответила девушка. — Мне там не понравилось.

Выражение ее лица говорило яснее слов, что она устала и разочарована.

— А что у тебя за работа? — спросил Гансон, задерживаясь на секунду, перед тем как пройти в ванную.

— У машины, — ответила Керри.

Чувствовалось, что это занимало его лишь постольку, поскольку имело какое-то отношение к его семейному благополучию. Гансон был слегка раздражен: надо же было так случиться, что Керри недовольна, хотя ей и повезло.

Минни возилась на кухне уже с меньшим воодушевлением, чем за минуту до прихода Керри. Шипение мяса на сковородке не доставляло ей удовольствия после жалобы Керри.

А между тем единственное, что могло бы порадовать Керри после такого дня, — это возвращение в приветливый дом, сочувствие семьи, уютно накрытый стол и чтобы кто-нибудь догадался сказать: «Ну, ничего! Потерпи немного. Ты еще найдешь что-нибудь получше!»

Но все ее надежды на сочувствие разлетелись в прах. Керри стало ясно, что ее сетования кажутся обоим супругам неосновательными. Она должна работать и молчать.

Керри знала, что ей придется платить четыре доллара в неделю за свое содержание, и видела, что жизнь с этими людьми не сулит ей ничего, кроме тоски.

Минни не годилась ей в подруги: она была намного старше. На все у нее были свои, сложившиеся сообразно с обстоятельствами ее жизни, воззрения. Гансон же, если у него и бывали радостные мысли или приятные моменты, предпочитал скрывать их. По его поведению никогда нельзя было догадаться о каких-либо его переживаниях. Он был безмолвен, как заброшенный дом.

В Керри между тем текла горячая кровь юности, и она была не лишена воображения. У нее все было еще впереди: и ухаживания, и любовь с ее тайнами. Ей нравилось думать о том, что она хотела бы сделать, о платьях, которые она хотела бы носить, о местах, где хотелось бы побывать. Вот вокруг чего вертелись все ее мысли; и то, что здесь никто ее не понимал и не сочувствовал ей, она воспринимала как препятствие каждому своему шагу.