Сестра Грибуйля - [29]

ЭМИЛИ, нетерпеливо. – Да вы стали еще глупее, чем раньше, бедный Грибуйль. Вы только и делаете, что глупости! Никому бы в голову не пришло выпустить канареек!

ГРИБУЙЛЬ, с возрастающим раздражением. – Но говорю же вам, мадмуазель, что я запер калитку. Я сделал, что смог. Что вы хотите, чтобы я сделал? что мне было – полететь за ними? Что у меня, крылья есть? Я, что ли, виноват, что эти животные лишены здравого смысла, раз не соображают, что должны вернуться? Все это, знаете, просто злобная выходка с их стороны. Они знают, что мне попадет. Может быть, им бы дороже обошлось вернуться, прежде чем вы увидели пустую клетку! Вечно одно и то же: все против меня; я не могу больше это выносить. Даже попугай с канарейками, и те устраивают заговоры, чтобы мне влетело!

И бедный Грибуйль кидается на стул, падает грудью на стол и, закрыв лицо руками, заходится рыданиями. Эмили, удивленная словами и слезами Грибуйля, подходит и берет его за руку.

ЭМИЛИ. – Ну не надо, мой бедный Грибуйль! Не стоит огорчаться из-за таких мелочей.

ГРИБУЙЛЬ, рыдая. – Ничего себе мелочь! Мадмуазель называет это мелочью! Все, что я делаю, оборачивается против меня. Я только и слышу от всех: «Грибуйль дурак! Господи, какой он дурак!» От всех, вплоть до моей собственной сестры; лучший, единственный друг – и она говорит то же самое. И мадмуазель считает, что все это можно терпеть! а еще и животные меня оскорбляют! И что за животные! Попугай и канарейки! Нет, нет, я больше не могу, я застрелюсь или умру; я слишком страдаю, я уже не понимаю, что говорить, как поступать; я чувствую, что теряю рассудок!..

Грибуйль вскочил и принялся бегать по комнате, в крайнем отчаянии он пинал мебель, бился о стены, стучал кулаком по голове, рвал волосы. Эмили помчалась за Каролиной.

XIII. Клетка

Оставшись один, Грибуйль снова рухнул на стул.

Каролина, предупрежденная Эмили, осторожно входит в комнату, видит неподвижного Грибуйля, бесшумно приближается к нему и хочет взять его за руку. Грибуйль подпрыгивает на стуле, Каролина вскрикивает.

ГРИБУЙЛЬ. – Ну что? И ты тоже думаешь, что я сержусь на тебя? И ты считаешь меня злым и неблагодарным? Хочешь меня бранить, как все прочие?

КАРОЛИНА, нежно. – Нет, мой бедный братец; нет… Ты хорошо знаешь, что я тебя люблю. Если я тебя и браню иногда, то это же для твоего блага…

ГРИБУЙЛЬ, в отчаянии. – Мое благо, мое благо! Я охотно сбежал бы куда подальше от такого блага! Я не хочу, чтобы меня без конца бранили. Это надоедает, бесит, я начинаю терять рассудок!

КАРОЛИНА. – Послушай, братец, – вот помнишь, как ты разбил зеркало метлой?

ГРИБУЙЛЬ. – Да. И что?

КАРОЛИНА. – А то, что ты больше этого не делал, потому что стал внимательным.

ГРИБУЙЛЬ. – Отлично помню, ты меня так сильно побранила, что я потом плакал и даже не позавтракал. Только одну лепешку и хотелось съесть… Я много раз об этом пожалел, да.

КАРОЛИНА. – О твоей неловкости?

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, о лепешке.

КАРОЛИНА, улыбаясь. – А!.. Ну все равно: ты больше ничего не задевал метлой, потому что я тебя побранила.

ГРИБУЙЛЬ. – Правда, это принесло мне пользу.

КАРОЛИНА. – Ну вот видишь, мой бедный Грибуйль: так что надо не злиться или огорчаться, когда тебя бранят, а стараться не повторять ошибок, чтобы тебя больше не бранили.

ГРИБУЙЛЬ. – А ведь ты верно говоришь. Слушай, дай я тебя поцелую. Ты такая разумная, так умеешь все объяснить, что мне и сердиться не на что. Даже если скажешь: «Грибуйль, ты скотина; Грибуйль, ты дурак; Грибуйль, ты животное…», я и то не разозлюсь; честное слово, не рассержусь на тебя. Что-то мне подсказывает: «Грибуйль, сестра тебя любит, пусть говорит что хочет».

КАРОЛИНА, грустно и нежно. – Да, Грибуйль, я люблю тебя и я единственная, кто тебя любит. Я пообещала матушке о тебе заботиться, заступаться за тебя, любить тебя так, как она нас любила. Я сдержала обещание, Грибуйль, взяла тебя с собой на службу и не останусь здесь, если тебя прогонят… Но что тогда будет с нами? Вот почему, мой бедный братик, ты огорчаешь меня, когда поступаешь нехорошо. Я все время дрожу, что хозяева рассердятся и уволят тебя и тебе придется страдать от голода и холода.

ГРИБУЙЛЬ, растроганно. – Милая Каролина! Я сделаю все, что в моих силах, уверяю тебя. Но видишь ли, когда все без конца говорят, что я идиот, меня это так волнует, что я и вправду перестаю соображать, что делаю, особенно когда этот проклятый Жако принимается меня оскорблять.

КАРОЛИНА. – Ах, мой бедный Грибуйль, просто делай свою работу и ни о чем больше не думай. Подметай, вытирай пыль, натирай полы, наводи чистоту; но зачем тебе надо было выпускать птиц? Зачем ты их трогал?

ГРИБУЙЛЬ. – Только из жалости, уверяю тебя; мне стало так жалко этих бедных маленьких животных! Представь, если бы нас вот так заперли в клетке… да еще таких маленьких!

КАРОЛИНА. – Они привыкли жить взаперти; им иначе и не надо. Они ведь не то, что мы.

ГРИБУЙЛЬ. – Да, верно… они не то, что мы… Вот я, например: подумаю, порассуждаю, да и скажу себе: «Я бы никогда так не поступил; я бы не позволил, чтобы Грибуйля бранили; я бы вернулся, как только увидел садовую калитку…» Ты знаешь, ведь я запер калитку, чтобы они не могли ее открыть. Это все-таки не так уж глупо придумано.