Союзники не стали бомбить рыбацкий городок по имени Нэма. Но на следующий день после пожара Нагасаки, Нэма вышла на берег и пошла по водам залива Иё-Нада. Она села среди волн и склонила голову. Потом она вспыхнула и сгорела дотла, столь жарким было её горе.
- Самое смешное, - продолжала она, - что мои сёстры вернулись к жизни, когда их города отстроили вновь. Я не смогла. Это было сильнее меня. Мой рыбачий городок затих и постепенно умер, люди разъехались по другим местам Японии. С тех пор я брожу по миру бессонным призраком.
Японцы, не сговариваясь, выбросили из своей памяти невзрачную Нэму, будто её и не было, убрали со страниц новых справочников, с листов новых карт. Старшие сёстры никогда больше не произносили её имени.
- Они так сильно хотели тебя забыть? - спросил я.
- Ты так ничего и не понял. Своим молчанием они питали память обо мне.
Я спросил её, чем она заполняет своё время.
- Летаю на самолетах. Длинные перелёты, из города в город, с континента на континент. Сижу в кафетериях и залах ожидания. Наблюдаю за живыми. Много бываю в Штатах. Иногда езжу на пригородных поездах - наблюдаю за всеми этими жирными менеджерами средней руки. Наблюдаю за студенческими парочками, что куда-то едут на весенних каникулах. Смотрю из окон такси, наблюдаю в лифтах. Призраком брожу по вашим городам, огромным белоснежным городам. В пасмурные мрачные дни я нависаю над ними громадной призрачной великаншей. Я смотрю вниз, на ваш уютный мирок. Как мило, думаю я. Как это должно быть мило жить в невинном неведении. Я хочу поглотить вас всех, всосать, с воем и рёвом, в вакуум, что прячется за моим лицом.
Её бледное лицо вспучилось складками ожоговых шрамов. Шрамы разбегались от шеи, словно огонь по листу пергамента. Потом плоть её стала прозрачной, стала белым паром, пронизанным прожилками и лёгкой рябью, будто гаснущими следы столкновений частиц в камере Вильсона.
Потом она исчезла.
