Сесилия Вальдес, или Холм Ангела - [198]

— От страха? Почему от страха? Кто ее напугал?

— Комиссар.

— А что ему от нее нужно было?

— Он пришел ее арестовать.

— Арестовать? Но ведь она же ничего худого не сделала? Не может быть… А! Это гнусный обман, злые козни, сговор — чтобы отнять ее у меня! Как все это произошло?

— Меня не было дома, — повторила Немесия. — Но одна соседка все видела. Она рассказала мне, что вчера вечером вдруг явился сюда Канталапьедра и вызвал Селию, а когда она вышла к нему, он ей объявил, что она арестована, схватил ее за руку и без дальних слов повел с собой, а куда — не сказал.

— Странно, что Селия позволила увести себя, не сопротивляясь, и даже не спросила, за что ее арестовывают. Можно подумать, будто она сама была в заговоре и знала обо всем заранее. Но нет, в это я никогда не поверю! Ну, погоди, подлая полицейская крыса, ты мне заплатишь за этот арест! Куда ее увели?

— Ни я, ни Хосе Долорес ничего не смогли узнать. Комиссар посадил ее в коляску и увез.

— Бесстыдная интрига! Не скажешь, чего здесь больше — низости или наглости! Но я дознаюсь, чья это проделка. Будь спокойна, я отплачу им с лихвой!

И, не теряя времени, Леонардо кинулся на поиски комиссара Канталапьедры, чей дом, как мы уже говорили, стоял на склоне Холма Ангела, с той стороны, что обращена к крепостной стене. Канталапьедры не оказалось дома, и его сожительница объяснила Леонардо, что комиссар, возможно, отправился в губернаторский дворец, чтобы получить очередные распоряжении от своего начальства.

Шагая по направлению к резиденции верховного правителя Кубы, Леонардо сообразил, что если Сесилию арестовали по распоряжению судьи, то искать ее следует нигде в другом месте, как в тюрьме (которая в то время помещалась в юго-западном крыле губернаторского дворца), и с этой мыслью Леонардо приблизился к решетчатым тюремным воротам. За ними, или, вернее, в клетке, образуемой наружной и внутренней решетками, стоял какой-то плохо одетый человек устрашающей наружности. Желая получить на свой вопрос решительный и недвусмысленный ответ, Леонардо придал своему лицу начальственное выражение и, глядя на тюремщика в упор, властным тоном спросил:

— К вам сюда привели вчера вечером красивую белую девушку в трауре?..

— Не могу знать, ваша милость, — отвечал тюремщик. — Я тут второй караульный, вчерась меня здесь не было. Вам, ваша милость, лучше будет посмотреть по книге у начальника тюрьмы.

— Но у него уже заперто.

— Это так, ваша милость. Потому — они кушать пошли к себе домой. Придется вам потерпеть до завтрева. Вот и я сейчас, как зазвонят в церкви Фуэрса, сдам ключи другому дежурному — да и был таков.

— Скажите, вон там, посреди двора, с теми арестантами стоит какой-то негр; он что-то бойко рассказывает им. Кто это?

— Это который, ваше благородие? Вон тот, в белой куртке?

— Да, да, он самый.

— Харуко он прозывается.

— Это, должно быть, не настоящее его имя?

— Так точно, ваша милость, оно у него как бы навроде клички. Однако ж его этим именем и в книгу записали, и, стало быть, до тех пор, пока он отсюдова не выйдет, все время так и будет прозываться. Его позавчерась сюда доставили. Вы, часом, с ним не знакомый будете, ваша милость?

— Похоже на то, что знакомые. Подзовите его к воротам, если это можно.

— Почему же не можно? Его, правда, велено было посадить в одиночную, да где их, этих одиночек, на всех наберешься. Эй, Харуко! — гаркнул караульный со своего места.

Несколько арестантов повторили возглас тюремщика, и Харуко подошел к воротам. Хозяин и раб тотчас узнали друг друга. Увидев Леонардо, Дионисио весь затрепетал, сотрясаемый конвульсивной дрожью, и, не в силах унять ее, схватился обеими руками за железные прутья решетки.

— Благословите меня, ваша милость… — прошептал он, заливаясь слезами.

— Почему ты плачешь? — гневно спросил его молодой человек.

— Я плачу, ниньо Леонардо, потому, что своим отсутствием причинил вашей семье много огорчений.

— Своим отсутствием, мерзавец? Скажи лучше, побегом.

— Нет, ниньо Леонардо, я не убежал. Я ушел из дому в ночь под рождество, и хотел пойти в предместье на бал для цветных. Когда я возвращался оттуда, у меня вышла стычка с одним мулатом. Он меня ранил в грудь, а один мой знакомый подобрал меня на улице и привел к себе домой. Пока я лежал больной в его каморке, прошло много времени. А потом случилось это несчастье.

— Что еще за несчастье?

— То, что меня по ложному обвинению посадили сюда, в тюрьму. Человек никогда не знает, что его ждет.

— Его ждет то, чего он заслуживает. Всем известно, Дионисио, что с вами, неграми, нельзя по-хорошему. Если бы мама отправила тебя в инхенио, когда ты набедокурил в первый раз, теперь бы ты не сидел в тюрьме. А за что тебя арестовали?

— До сих пор не знаю, ниньо Леонардо.

— Вот как, не знаешь! А не потому ли, случаем, что ты Тонду убил?

— Быть может, они действительно хотят возвести на меня это ложное обвинение, ниньо Леонардо. Но ведь как все произошло? Я сидел себе в сапожной мастерской, знаете, на улице Манрике, и спокойно тачал сапоги. Вдруг является к нам капитан Тонда. Когда я увидел его в дверях, я сразу понял, что это за мной, и решил скрыться. На улице перед дверьми стояла коляска, и мне удалось проскользнуть в узкий проход между нею и стеной дома. Тонда бросился за мною следом и закричал: «Стой! Стой, ни с места!» и уж чуть было не схватил меня, но в эту минуту споткнулся о камень и, падая, напоролся на свою обнаженную саблю — он ранил себя в живот. Чем же я виноват в его смерти?