Сесилия Вальдес, или Холм Ангела - [192]

— Предположение вполне оправданное, — продолжал алькальд. — Однако на случай, если все же этого негра поймают, что по нынешним временам представляется мне маловероятным, я позволю себе дать вам один совет: уступите вашего раба в счет исторы судебной палате…

— Простите, как вы изволили выразиться, сеньор дон Фернандо?

— Я говорю, передайте его судебной палате в счет исторы.

— Прекрасно. Но какую историю вы имеете в виду?

— Поскольку вы не юрист, нет ничего удивительного в том, что вы меня не поняли. На языке наших законоведов передача раба в счет исторы означает отказ владельца от всех прав собственности на данного раба в пользу той судебной инстанции, рассмотрению которой подлежит совершенное названным рабом преступление или провинность. Правда, при этом вы как владелец теряете своего негра, за которого при удачной продаже могли бы выручить самое большее пятьсот песо. Но зато вы избавляетесь от исторы, от необходимости платить судебные издержки. Между тем их размеры в том случае, когда хозяин не отступается от своих прав на подсудимого, обыкновенно вдвое превышают указанную мною сумму. К тому же, как известно, не подмажешь — не поедешь. Надо дать и следователю, чтобы результаты следствия не выставляли преступника злодеем, и писарю, который ведет протоколы допросов, и секретарю суда, который может представить все дело так, как это ему заблагорассудится, затем прокурору, от которого зависит формулировка обвинения и который тоже хочет получить мзду за свои труды, затем судебному заседателю, и так далее и так далее.

— Нет, нет, сеньор дон Фернандо! Упаси меня бог связываться с судом! Уж лучше сразу камень на шею да в воду.

— Вы совершенно правы… Однако вернемся к вашей жалобе… Итак, вы утверждаете…

— Я утверждаю, сеньор алькальд, — встрепенулся дон Кандидо, словно очнувшись ото сна, — я утверждаю, что эта девица Вальдес вскружила голову моему сыну Леонардо, завлекла его в свои сети и обольстила, так что теперь он не в состоянии готовиться к экзаменам на звание бакалавра…

— Начнем по порядку, — с невозмутимым спокойствием предложил О’Рейли. — Как имя этой обольстительницы?

— Сесилия Вальдес, — несмело произнес истец.

— Хорошо. Что представляет собой эта женщина?

— Простите, я вас не понял.

— Я хочу сказать — она молода или средних лет? Замужняя или девица? Красивая или уродливая? Белая или темнокожая? Эти сведения необходимы для того, чтобы определить степень ее виновности, и также вид наказания, коему она подлежит по закону.

— Извольте, сеньор алькальд, я постараюсь сообщить вашей милости все, что мне известно об этой особе, — проговорил, запинаясь, дон Кандидо, у которого от стыда горели уши. — Девица эта молода. Действительно, довольно молода: ей едва исполнилось восемнадцать лет. Замужем она не была, и уродливой, как мне кажется, ее не назовешь. Скорее она хорошенькая, даже, я бы сказал — красивая девушка. Она бедна — да, очень, очень бедна. Кроме того, она — мулатка, хотя, если не знать ее происхождения, об этом не догадаешься…

— Отлично, превосходно, — задумчиво отвечал алькальд. — Я вижу, вы прекрасно осведомлены обо всех подробностях. Это очень хорошо. Столь обстоятельные данные помогут нам принять правильное решение… Однако имеется один существенный пробел, неясный, так сказать, пункт, а именно: факты, вами излагаемые, известны вам со слов третьего лица, или вы сами занимались их выяснением?

— Некоторые из них я выяснил сам, другие действительно переданы мне третьим лицом.

— Еще одни вопрос. Известно ли вам, у кого живет эта девушка?

— Как мне кажется, теперь она живет у своей подруги.

— Предположения здесь не годятся, сеньор дон Кандидо. Можете вы утверждать со всей определенностью, что она живет у подруги? Да или нет?

— Нет, сеньор, со всей определенностью я этого утверждать не могу. Я только предполагаю.

— Мне нравится ваше чистосердечие. В такого рода делах правдивость — самое главное. К адвокату и судье надо идти, как на исповедь, и говорить все без утайки. А у кого эта мулатка жила раньше?

— У своей бабушки.

— Ее родители живы? Есть у нее родственники, близкие, опекуны — словом, кто-нибудь, кто бы о ней заботился? Если она так хороша, как вы говорите, подобные детали приобретают особое значение, и поэтому необходимо уточнить их своевременно.

— Бабушка ее недавно умерла. А мать, — с трудом выдавил из себя дон Кандидо, покраснев как рак, — ее мать… э-э-э… Право, не знаю, жива ли она еще. Но будь она даже и жива, дочери было бы от этого мало проку. Что касается отца… она не знает, есть ли у нее отец или нет… Она, собственно, подкидыш, ее взяли из Королевского приюта для новорожденных… Вам необходимы еще какие-нибудь сведения?

— Скажите, пожалуйста, а вы были знакомы с ее бабушкой?

— Да, сеньор, я знал ее, хотя и не слишком коротко. Рассказывать здесь подробно об этом знакомстве было бы слишком долго и не к месту. Однако должен сказать, что для цветной, ибо она была мулатка, женщина эта отличалась редким благочестием; она достойно прожила свою жизнь, была очень набожна, часто ходила к исповеди и внучку свою воспитывала, как говорится, в страхе божием, строго за ней смотрела и, главное, не давала ей сидеть сложа руки, заводить себе поклонников и шептаться с ними по вечерам у окошка.