Сесиль - [8]

Баронесса де Марсийи пять лет состояла при королеве придворной дамой.

Муж и жена остались верны государям: барон де Марсийи и в девяносто первом и в девяносто втором мог бы, подобно многим своим сослуживцам, перебраться за границу; однако он решил, что долг повелевает ему находиться подле короля, и если потребуется умереть за короля, то он умрет рядом с ним. Баронесса не противилась такому решению: она осталась с мужем, которого обожала, и с королевой, которую почитала.

Когда король с королевой собрались бежать, они верну-ли барону с баронессой свободу, и те удалились в свой особняк, расположенный на улице Вернёй, № 6. Там они тоже стали готовиться к отъезду, намереваясь покинуть Францию, чтобы присоединиться к высочайшим особам, но тут стало известно, что их величества арестованы в Варение и что их везут обратно в Париж; тогда они тотчас поспешили в Тюильри, чтобы занять свои посты, и первыми, кого, выйдя из кареты, увидели король с королевой, были барон и баронесса де Марсийи, готовые, как всегда, выразить им свое почтение.

Нельзя забывать, что в то время обстановка сложилась чрезвычайно серьезная и подобное выражение преданности не могло пройти незамеченным. 20 июня предвещало 10 августа, а 10 августа подготовило событие 21 января.

Париж выглядел странно: казалось, прохожие шли не по привычным делам, а подчинялись зову пагубных страстей; вместо добродушной физиономии, столь характерной для занятого пустяками парижского ротозея, всюду встречались озабоченные лица людей, жаждущих скрыться от чьей-то злобной ненависти или осуществить задуманную месть; каждый день приносил известие о каком-нибудь новом убийстве: то забили палками на улице Рёйи несчастного прокурора под предлогом того, что он будто бы был тайным агентом Лафайета; то утопили в бассейне Тюильри бывшего гвардейца, сунув его головой в воду на глазах у сотни гуляющих, с дурацким смехом взиравших на этот постыдный спектакль; однажды пришел черед некоего неприсягнувшего священника — его вздернули на фонарь под улюлюканье толпы; в другой раз настала очередь Дюваля д’Эпремениля, которого растерзали на террасе Фейянов; все эти убийства, резня, кровопролитие освящались торжественным и пышным понятием «народное правосудие».

Когда слухи о случившемся вместе со столь странным оправданием доходили до дворца Тюильри, там удивленно переглядывались, не находя ответа на вопросы относительно новоявленного правосудия, безнаказанно занимавшего место правосудия королевского.

Надвигалась страшная катастрофа, и вот однажды, словно небесные силы пожелали подкрепить угрозы, исходившие от людей, разразилась одна из тех знаменательных бурь, что свидетельствуют о существовании некой гармонии между миром высшим и низшим.

Случилось это 3 августа 1792 года; день был гнетущим: палящее солнце сжигало Париж; непонятная усталость, смутный страх, мрачное уныние овладели населением; встревоженные соседи, выйдя на порог или переговариваясь через окна, с удивлением показывали друг другу на громадные, медно-красного цвета тучи, мчавшиеся над узкими улицами, устремляясь, подобно гигантским волнам, к закатному солнцу, чтобы раствориться в бескрайнем кровавом море. Никогда еще небо не окрашивалось в такие зловещие тона, никогда еще дневное светило не покидало землю, прощаясь так скорбно.

Вскоре пронесся шквал горячего свистящего ветра, столь странный и неожиданный, что народ поспешил разойтись по домам; едва были заперты все двери и окна, как тут же разразилась гроза.

(Наум невольно приходит июльская гроза, на несколько дней опередившая революцию 1830 года.)

Итак, в течение часа, а то и двух, люди пытались противостоять стихии. При вспышках молнии и раскатах грома чужеродная орда, именовавшаяся марсельцами не потому, что она состояла из уроженцев Марселя, а потому, что, подобно буре, пришла с юга, расплылась по улицам, — живая гроза смешалась с грозой небесной, людской поток смешался с потоками огня и дождя, исполосовавшими небо. Но вот, наконец, буря, ниспосланная Всевышним, одержала победу над этим земным мятежом, горланящие банды рассеялись, и опустевшими улицами полностью завладели молния и гром.

Той страшной ночью во дворце Тюильри никто не сомкнул глаз: приоткрыв ставень, король с королевой не раз бросали взгляд на террасу Фейянов или на набережные: они не узнавали свой народ, не узнавали свой город и, внимая гневу Всевышнего, не могли припомнить, когда и чем оскорбили его.

Только к семи часам утра буря стихла.

И тогда стали известны неслыханные подробности.

Молния ударила в пятидесяти местах, если не больше, восемнадцать или двадцать человек были убиты, а кресты в долине Исси, в Кроне, на кладбище Э и Шарантонском мосту повалены.

И наконец, именно в ту ночь, под грохот той бури, Дантон, Камилл Демулен, Барбару и Панис приняли решение относительно дня 10 августа.

Девятого барон де Марсийи дежурил в Тюильри, а баронесса, как обычно, несла свою службу у королевы.

В восемь часов утра в разных кварталах Парижа послышался бой барабана. Это Манда, командующий национальной гвардией, призывал гражданское ополчение на защиту дворца Тюильри, которому со вчерашнего дня угрожали предместья.