Каждая из них — это мир в себе. Целый мир со сменой дня и ночи, с приливами и отливами, с молниями гроз и зеркальными полосами штиля…
И стало мне грустно. Стало грустно со всеми ими расставаться, не отдав им больше от своей души, от своих знаний, не взяв щедрее от их душ, доверчивых, чистых, иногда неспокойно-задиристых.
И стало волнительно до слез — со мною навсегда теперь Соня.
— Жалко уезжать отсюда, — сказала Соня, привычно подключая электроплитку к патрону лампочки. — Столько здесь было доброго, светлого, впервые изведанного. Всякого было…
— Доброе и светлое — оно обычно летом, — тихонько заметила Маша, робко переводя взгляд с Сони на меня. — Зимой здесь дико и трудно, хотя и люди как будто бы, и снабжение, все как положено. А летом — как в цветнике. Вон сколько тут нашего брата! Приезжайте еще как-нибудь летом.
«А тебе не страшно даже зимой, — подумал я с внезапно возникшим чувством уверенности в ней, такой вроде бы с виду непрочной. — Ты выдержишь. Ты такая же, как этот весь просветленно-сквозной остров: океан не океан, извержение не извержение, а он стоит, раз такое его суровое призвание».
И я засмеялся легко, освобождённо.
— А и правда, Соня, когда-нибудь мы сюда приедем летом. Вот именно летом, когда идет сайра.
