Съешьте сердце кита - [46]

Оказавшаяся поблизости Павлина прыгнула в момент выстрела к ружью, сбила прицел. Парень Павлину чуть не избил. Собака собакой, но ведь мог бы человека искалечить, а потом поди докажи в суде, что она сама на ружье прыгнула!

Теперь она стояла в ресторане одинокая такая, в черном платьице с большими белыми пуговицами и белым воротником, и глаза у нее были удрученно разные, как бы с легкой косиной или неодинаковым блеском. Позже он рассмотрел, что глаза у нее самые обыкновенные, но тогда так ему показалось.

В общении с девушками Федор инициативой не отличался, и к другой он, наверное, побоялся бы подойти, а к Павлине почему-то подошел, не робея и не испытывая неловкости.

Он сказал ей сразу попросту:

— Чего такая невеселая?

— А тебе не все равно?

— Понимаешь ли, обидно, когда человек в такую ночь невеселый. Это нелогично. Другим от этого тоже становится не по себе.

— Тебе, например?

— И мне.

Она замолчала; выражение лица у нее было отсутствующим. Федор сказал:

— Ты Павлина?

— Да вроде. А что?

— Ничего. Просто приятно убедиться, что ты Павлина.

— А ты Федор?

— Да, — удивился он. — А где это написано? Павлина загадочно улыбнулась.

— У тебя на лбу. Кроме шуток, я знаю. Я же местная.

Помолчав, она так же загадочно произнесла:

— Зеленая лошадь…

— Где зеленая лошадь? — оторопел Федор. — Нигде никакой лошади.

— Вон. — Павлина ткнула пальчиком. — Которая с этим черным танцует.

Федор опасливо посмотрел в сторону, куда она показывала, и увидел вполне нормальную женщину — она работала инженером по сплаву на лесокомбинате. Но что-то в ее унылой стати и впрямь наводило на мысль о лошади.

— Почему же зеленая?..

— Не знаю, — пожала плечами Павлина. — Почему-то она всегда ходит в зеленых платьях. Вот и нынче… только что платье пошикарней.

Федор от души засмеялся.

— А вон медсестра Харя, — продолжала в том же духе Павлина.

На сей раз ее перст указующий пал на рыхлого мужчину, работающего в штатной должности медсестры в той же больнице, что и Павлина.

— Только ты не подумай, — поспешно добавила Павлина, — что это я его так прозвала. Это наши девчонки. Зеленую лошадь — да, моя вина, а медсестру Харю — тут я не виновата. Он очень добрый, я же его хорошо знаю, только у него внешность подкачала, да и сам посуди, как же это так, чтобы мужчина — и вдруг медсестра?..

В самом деле, это звучало несколько непривычно.

— Ты что же, каждому можешь дать такую характеристику? — побаиваясь Павлины и уже восхищаясь ею, спросил Федор.

— Почти. Но не совсем, конечно, такую… Ведь я в больнице работаю и знаю о других все, даже у кого какой состав крови…

Федор не бывал в здешней больнице, бог миловал.

— Какой же у меня состав крови?

Павлина быстро на него взглянула и потупилась.

— Хороший, — чуть слышно произнесла она. Федору как-то сразу стало жарко — вот хоть рви на себе рубашку. Поплыл перед глазами пестрый и суматошный, как растревоженный муравейник, зал, качнулись елочные петрушки и ослепительные шары.

Ударила в уши музыка — что-то обнаженное, влекущее, как запретный плод. Тем более влекущее, что громыхающие, изломанные ритмы вовсе не были лишены известного задора и известной мелодии.

— Тебе нравится? — хрипло спросил он.

— Что?

— Этот мотив.

— Нет.

— Почему? Ты только вслушайся. Вот, вот переход… Тра-та-та-та… там-там… Здорово, а? Смотри, вступают барабаны… Знаешь, эту пластинку мне прислали из Одессы, а я принес ее сюда на вечер. Это Глен Миллер.

— А мне все едино. Я же тебе сказала, что не смыслю в такой музыке.

Прежде она ничего ему не говорила. Федор огорчился.

Но тут же и обрадовался, что она не смыслит в такой музыке. Вот и отлично! Вот и прелестно, что ей неприятен Миллер, — это, наверно, инстинктивно восстает против всяческих извращений ее здоровое естество.

Федор искоса рассматривал девушку. У Павлины была не по-камчадальски гибкая фигура и по-камчадальски крепкие мускулистые ноги. У нее был бледный рот. И волосы, как у Брижит Бардо, — моды в нынешнее время доходят из Москвы до Камчатки ровно за пятнадцать часов полета реактивного лайнера.

В общем она, кажется, была некрасива. Здесь Федор столкнулся с нередким в человеческом общежитии случаем, когда некрасивая затмевает признанных красавиц, рослых, с матовыми, будто изваянными, как принято говорить, плечами и с лицами, будто вырисованными по лекалу. Он и раньше понимал, что для подлинной красоты одного лекала недостаточно, а иногда оно вовсе даже необязательно. Для подлинной красоты нужно нечто, чему никто никогда не придумал еще названия. Нечто легкое, как лебяжий пух, и тяжкое, как бездна.

— Не грусти, ладно? — попросил Федор.

Она улыбнулась, и губы у нее были как не свои. Пойдем станцуем?

— Нет, — сказала она, — не хочется.

— Сходим завтра в кино? Павлина встрепенулась, ожила.

— Сходим. Кино я люблю. А что будем смотреть?

— Не знаю. Не все ли равно? А теперь выпьем немного шампанского?

— Нет, — сказала она. — Не хочется. Ты позвони мне завтра, ладно? Если не передумаешь. Запиши телефон приемной…

Он записал.

Павлина торопливо потерла переносицу.

— Вспомнила! Я еще хочу попросить тебя… Я слышала, что в вашей библиотеке есть книга «Эроусмит». Не помню автора. Это об ученом, он с чумой боролся. Наш главврач говорит — здорово! Поищи, а?..