Сержант в снегах - [10]

Русские все бежали вперед, падали на землю, снова вскакивали и бежали дальше, к нашим позициям. Многие уже не поднимались с земли, раненые стонали и звали на помощь… Остальные кричали: «Ур-ра! Ур-ра!» — и рвались вперед. Но прорваться к нашим проволочным заграждениям им пока не удавалось. Я успокоился: еще смогу погреться у печки в берлоге и почитать письма из дому. Нет, я не думал ни о русских танках, ни о том, сколько километров отсюда до дома. Я стрелял из своего карабина с бруствера траншеи. Потом запел на пьемонтском диалекте: «В тени кустов спала прекрасная пастушка…» Киццари, адъютант лейтенанта, стоявший рядом, на миг перестал стрелять и удивленно посмотрел на меня. А потом подхватил песню. В свете луны я различал просветлевшие лица моих альпийцев, их улыбки. Я видел, что стрелок с реденькой бородкой, отчаянно ругаясь, поменял раскалившийся ствол ручного пулемета и снова открыл огонь. Русские скоро поняли, что через наши позиции вряд ли прорвутся, и изменили направление атаки. Им удалось просочиться слева в долину между нами и опорным пунктом Ченчи. Они укрывались в кустах, и различить их в темноте было почти невозможно. В той стороне находилось наше минное поле, но почему-то ни одна из мин не взорвалась. Барони перенес огонь минометов левее. Несколько альпийских стрелков побежали в землянку — взять патроны и ручные гранаты. Боеприпасы были на исходе. Во время атаки, когда русские подошли прямо к нашим проволочным заграждениям, я бросил несколько ручных гранат. Но они не взрывались, а бесшумно тонули в снегу. Тогда я подумал: «Может, они взорвутся, если снять сразу оба предохранителя». Так я и сделал, хотя это было опасно.

Но вот снова наступила тишина. Лишь в долине между нами и опорным пунктом Ченчи еще раздавались короткие автоматные очереди. На замерзшей реке остались раненые, которые со стонами ползли к кустарнику. До нас доносился прерывистый крик одного из них! «Мама! Мама!» Голос был совсем молодой.

— Точно как мы — зовет маму, — сказал один из моих альпийцев.

А паренек на реке все полз по снегу — медленнее и медленнее.

Из дубовой рощи выбежали русские. Взбирались на склон и скатывались вниз к реке. Эти были более осторожны, чем первые. Мы снова открыли огонь. Но это была не атака, русские просто хотели подобрать своих раненых на реке. Я перестал стрелять. Крикнул:

— Не стреляйте! Они подбирают раненых! Не стреляйте!

Русские удивились, не слыша больше свиста наших пуль. Остановились, выпрямились и недоверчиво огляделись вокруг. Я снова крикнул:

— Не стрелять!

Русские солдаты поспешно погрузили раненых на сани. Они бежали, пригнувшись, но то и дело поднимались и глядели в нашу сторону. Раненых они дотащили до склона холма, а затем скрылись в траншеях. На замерзшей реке весь снег был истоптан. Они унесли с собой и убитых, кроме тех, что остались лежать возле наших проволочных заграждений.

Значит, худшее уже позади. Но позади ли? Ко мне подбежал Киццари.

— Идем скорей к лейтенанту. Ему плохо, он зовет тебя, идем.

Он бежал по траншее чуть впереди меня и всхлипывал.

— Что с ним? Он ранен? — крикнул я.

— Нет, быстрее, быстрее!

Мы вбежали в берлогу Пинтосси. Лейтенант Мошиони лежал на соломенном тюфяке. В свете коптилки его лицо было бледным и напряженным, он судорожно стискивал зубы. Поверх формы на нем был белый маскхалат. Я встал рядом на колени, взял его руку и крепко сжал. Мошиони открыл глаза.

— Мне плохо, Ригони, — еле слышно сказал он.

Я дал ему выпить немного коньяку из бутылки, которую взял у Киццари. Альпийцы молча глядели на нас, сжимая в руках стволы карабинов.

— Не могу даже подняться, — снова заговорил лейтенант. — Прими на себя командование, учти, едва луна зайдет за тучи, русские начнут форсировать реку. Меня оставьте здесь. Мой пистолет при мне? — И он стал нащупывать кобуру.

Я склонился над ним, но не мог вымолвить ни слова.

— Ригони, это ты, да? Русские перейдут реку. В случае отхода оставь меня здесь. У меня есть пистолет. Получишь приказания от капитана. До этого не отходи с позиций.

Он по-прежнему лежал, словно окаменелый, а я все так же молча сжимал ему руку. Но потом сумел выдавить из себя несколько слов. Поднялся и приказал солдатам:

— Положите его на носилки и унесите.

Лейтенант отрицательно замотал головой.

— У меня есть пистолет, — повторил он. Солдаты не знали, кому подчиняться.

— Теперь командую я. Идите с богом. — Потом повернулся к Киццари и сказал: — Дай ему весь оставшийся коньяк и отнесите его на командный пункт. Оставьте ему самые необходимые вещи и немедленно возвращайтесь.

Больше никто не сказал ни слова. Тени, удлиняясь, ползли по стенам землянки. Киццари копался в ранце, тихонько всхлипывая. Свет коптилки придавал землянке более мирный вид: на опорных балках висели открытки с цветами, горными деревушками и фотографии невест. Я извлек из кармана старый конверт и на обратной стороне написал о случившемся капитану. Затем послал к нему альпийского стрелка.

— Еще передай ему, что нам срочно нужны боеприпасы.

— Иди, Ригони, — прошептал лейтенант, — русские скоро начнут форсировать реку.

Я вышел из землянки. У стенки траншеи стояли носилки с запекшейся кровью Марангони.