Серый мужик - [53]

— Подайте убогой, неимущей, православные…

Ей подала старушка из окна ломтик ржаного хлеба.

Степан подошел к матери, рванул за рукав и сказал ей: «Пойдем».

С этих пор мать поселилась в его комнате. Он жил на квартире, потому что отцовский дом давно был кем-то срублен и истреблен в печах.

Попытки завладеть Хорьковой не удались Степану, вот он и послал мать в виде нищенки разведать: не собирается ли она замуж. Мать сходила, но ничего не добилась: ее даже прогнали из избы.

На другой день хватились Степана, а его нет, а через день слобода была удивлена тем, что Степана Шилохвостова поймали в спальне дочери Хорькова с ножом, и он уже чуть-чуть не нанес удара ей, как два работника, следившие за ним со времени его перелезания через заплот, схватили его за руку. На вопрос хозяина: «Что ты хотел сделать, мошенник?» — он отвечал: «Хотел заколоть твою дочь, потому она мне покоя не дает».

Степана Шилохвостова посадили в острог.

На другой день с Шилохвостовым сделалась горячка: он бредил, молол вздор. Однако ему не поверили, а стали снимать допросы. А так как он молол вздор, то позвали лекаря.

Лекарь признал его сумасшедшим, и только на другой день в губернском правлении врачи нашли, что он нездоров.

По выздоровлении стали его спрашивать:

— Зачем ты хотел убить девицу Хорькову?

Шилохвостов молчит.

— Слышишь?

— Разве я хотел?

— Ах ты, мерзавец! Еще отпираться! Ведь ты сам сознался до лазарета.

— Быков я точно бил, а людей нет, вот провалиться на сем месте.

Бились с Шилохвостовым два дня. На третий — он спросил:

— Так я точно не убил?

— Сознаешься — хотел?

— Как не хотеть, коли я убил, потому я ее, ух, как любил!

Стали судить Шилохвостова, и этот суд продолжался полгода. В это время Шилохвостов вел себя смирно, изредка играл в карты, ни с кем не ссорился, и если товарищи говорили ему: «Эх, голова, еще быков колол, а девку не мог убить», он вскакивал, вытягивался весь и ревел: «Али не убил?», так что все оставались с разинутыми ртами.

— Вот то-то, что не убил…

Шилохвостов начинал искать свой нож и метался по камере, кидаясь то на того, то на другого. Удары его были так тяжелы, что арестанты перестали дразнить его, а только глазели, говоря:

— Эх ты, сердечный человек! Было бы за что в каторгу идти… Эх!

Уголовная палата усомнилась в здравом рассудке Шилохвостова. Потребовали его на освидетельствование.

Лицо его похудело, глаза сделались дикими.

— Такого-то числа ты был в доме Хорькова?

— Точно так.

— Зачем?

— Хотел убить девку — и убил, потому я ее любил оченно, а она, стерва, нет…

— С каким намерением?

— Понравилась, потому чувствие имел, потому кто Богу не грешен…

Члены захохотали.

— Для того только, что понравилась?

— Убил именно из-за того… Потому единственно, зачем она презирала меня…

Опять хохот.

— Господа, он не в здравом рассудке, — заметил доктор.

— Эдакая-то дубина? Что вы, г. доктор! Все эти мерзавцы довольно хладнокровны.

— Однако позвольте мне, как врачу, спросить его… Ты чем занимался?

— Коров-то бил — быков колол.

— Не надоело?

— Хоть сейчас, так вот как шарахну! — и Шилохвостов сделал поворот так, что солдаты, до сих пор улыбавшиеся, теперь приняли угрожающую позицию, а один из членов вздрогнул.

— Ну, разве он не в здравом уме? — заметил член.

— Ты говоришь: убил, а тебя схватили.

— Это точно схватили… Вот что обидно!

— Что?

— Зачем схватили, когда я с быками управлялся? Небось, сам бы пришел, сознался.

— Надо позвать девицу Хорькову, потому что преступник уверяет, что он ее убил, — предложил доктор.

Но на это не согласился другой доктор.

Присутствие нашло Шилохвостова в здравом уме. Палата решила наказать плетьми и сослать в Сибирь.

Вдруг умер палач, и это сильно обеспокоило начальство.

Известно, что палач играет в глазах обвиненных важную роль. Теперь только о том и было речи: кто будет палач? Было даже несколько человек, которые хвастались тем, что они выпросятся в палачи. Но вдруг Шилохвостов и говорит арестантам:

— А что, ребята, меня приговорили к плетям и говорят, что я девку не убил, так я же говорю: буду я палач единственно для того, что девку хочется застегать.

— А ежели придется мать свою наказывать?

— Не придется: она сумасшедшая, а сумасшедших не дерут.

После этого разговора скоро Шилохвостова сделали палачом, а двое арестантов сошли с ума и попали в дом умалишенных.

В первое время Шилохвостову неловко было в родном городе исполнять должность палача, и он частенько получал наказания за неправильное выполнение своей обязанности, но потом так привык, что даже гордился. Жил он в остроге, в особенной комнате. Днем ему была дана полная свобода гулять по острогу, в город он выходил с полицейским солдатом, а на ночь его запирали. С первой поры арестанты боялись его, но так как он был со всеми вежлив, то все скоро привыкли к нему: он любезно разговаривал с ними, решал их споры, унимал ссоры, и все любили его. Случалось, если смотритель не мог справиться с арестантами, то приглашал Шилохвостова, и тот унимал арестантов двумя-тремя словами, а потом смотритель говорил нотацию, как нужно обращаться с арестантами. Но смотрители, вследствие ли нетрезвой их жизни, или вследствие мотовства казенного имущества, менялись часто, и так как они были вообще люди грубые, считали арестантов за таких людей, с которыми и говорить не следует, не только что уважить какую-нибудь их просьбу, то арестанты преимущественно стали относиться с просьбами к Шилохвостову: в лазарет ли кому хочется, водки ли кому нужно, или на рынок сходить — Шилохвостов все эти дела хорошо обделывал и даже частенько давал денег арестантам.