Серый мужик - [117]

VI

И Ванюшка с ранней весны, как только пройдет лед, и до поздней осени, вплоть до заморозков, дни и ночи жил на реке: забежит домой поесть к бабушке — и опять на перевоз. «Служба» как раз по нем пришлась: на лодке когда случалось перевозить — веслом не трудно было грести, а на пароме, когда скоплялось много народа или ставили телеги с лошадьми, за канат тянули сами мужики. Дядя только вначале перевозил, а потом все дело препоручил Ванюшке, потому что летом мужику крестьянствовать надо. Деньги за перевоз Ванюшка без утайки, все до копеечки, отдавал хозяину, а жалованье свое приносил к бабушке. Случалось, редко, правда, что иногда какой мужичок, возвращавшийся навеселе с базара, зная про сиротство перевозчика и видя, как такой малыш в ненастье и холод, босоногий, в плохонькой одежонке и худых портнишках, откладывал и закладывал затворы, тянул за канат, — расчувствуется до слез и, кроме пятака казенной платы, пожертвует от своего жалостливого сердца малышу копейку. А раз проезжая барыня так гривенник ему пожаловала! И эти жертвуемые и жалуемые деньги Ванюшка отдавал своей бабушке… Бедно, ах как бедно они жили с бабушкою! Зиму коровкою только и питались, потому что жалованья зимою Ванюшка не получал… И вот три года он в перевозчиках… Дядя, хозяин, не обижал племянника — разве, когда выпивши, даст тукманку или «леща». Только вот осенью приходилось терпеть: студеная вода заливалась мальчугану за порыжелые голенища дырявых сапог, ноги от холода жгло и руки коченели, а ночью, лежа в шалаше, он зяб и дрожал… Зато весною, летом…

И по лицу Ванюшки проходить счастливая улыбка. Ему уж рисуется картина весны…

— А не пора ли мне идти? — вспомнил мальчик. — Ровно бы я уж поотдохнул… Али еще посидеть? Тепло, хорошо тутотка… А звезды-то, звезды-то как глядят!.. Вот весной они не так смотрят, и той, белой-то реки с заводями, не видать тогда. Вишь, по ней сколько звездочек-то махоньких, словно кто их из лукошка просыпал!

И снова та же счастливая улыбка прошла по лицу мальчика; глаза его жмурятся, точно от солнечных лучей. Он видит голубую реку, окаймленную по обеим сторонам свежей, только что распустившейся, зеленою листвою кустов и деревьев; там, где берег круче и лежит тень, — тонкий пар подымается; а где ударяло солнышко — там золотая рябь сверкает. В кустах свищут малиновки, пеночки и другие птички, а под ясным небом заливаются жаворонки… С другого берега кричат: «Перевозчик!» Ванюшка вылезает из шалаша, сбегает на плот, наскоро умывается свежею водою, крестится на «восход» и отвязывает паром… Солнце все выше-выше поднимается, с деревни прибегают ребятенки, начинается по зеленому лугу беганье, игры, и раздаются веселые крики…

Вон идет какой-то охотник, с ружьем и сумкою через плечо, впереди бежит собака. Подходит.

— Здорово, ребятки!

— Здорово.

— Вы здешние?

— Вестимо — здешние. А сам-от ты откуда?

— Приезжий. Я из Питера.

— Ой! Так далеко… Как же ты к нам зашел?

— А я тут близехонько от вас живу, рядом, в деревне Дубках поселился… Знаете вы тамошнего учителя?

— Видали.

— Так я у него живу. Сейчас — видите — на охоту иду. Где тут у вас перевозчик?

— А ты на пойму, что ли, хочешь?

— На пойму.

— Так пойдем к лодке. Я перевезу.

— Да разве самого перевозчика нет?

— Ай ты не разглядел? Я самый и есть перевозчик.

Охотник смеется.

— Ну, перевозчик! Э, да лодка-то какая: ты, пожалуй, потопишь еще меня? Гляди, сколько воды в нее налилось. Худая она у тебя?

— Не сумлевайся! Благополучно доставлю. А воду-то я, пожалуй, ковшичком вычерпаю.

Перевез Ванюшка охотника.

— Сколько за труды тебе следует?

— Две копейки.

— Кому же эти деньги пойдут? Миру?

— Знамо, хозяину.

— Получай хозяйские две копейки! А вот это тебе от меня в награду за то, что не потопил, перевез благополучно.

— Ой! Да что больно много жалуешь?

— Бери.

Пятиалтынный дал! Ушел, в кустах скрылся, и собака за ним побежала, тоже скрылась.

— Кто бы это такой? — переговариваются на лугу.

— Слышал? Из Питера сам, остановился в Дубках, стал к учителю на фатеру. — Надо полагать — барин.

— Знамо, барин. Видишь, чай, по обличию и по одежде кто… Выходит, он теперь учителев барин.

Помолчали ребятки.

— А что, не выкупаться ли нам, братцы?

— Давайте! Бежим на знакомое местечко.

Вечер. По небу пышет заря. У шалаша, на теплине, ребятенки пекут картошку. Воздух недвижим и тепел; вверху, кой-где, мелькают серебряные звездочки. Слышно, как струится река, всплескивается рыба. В кустах запевают соловьи; сперва один защелкал, за ним другой, а там уж по всему берегу и залились, и закатились… Всю ночь поют. Ванюшка засыпает и просыпается под их несмолкаемые песни, а с лугов во всю-то ночь разливается аромат трав и цветов… Господи, как хорошо, весною сиротам на свете жить!..

А лето?.. И новые, одна за другой, встают перед Ванюшкой картины. Везде — река, лес, цветы, солнце и тепло… Время от времени появляется у перевоза охотник, учителев барин, говорить с Ванюшкою, расспрашивает его о житье-бытье… Добрый он барин! Жалеет Ванюшку, говорит, что надо как-нибудь получше устроиться, — промысел его ненадежен, а бабушка стара. Барин к ним и в избушку заходил, разговаривал с бабушкой… «Хорошо, если бы барин в училище меня отдал, в люди произвел…» Но это кто? Прошатка Кузьмин… Какое у него лицо злое… А, вон и дядя Андрей идет, сердитый, глазами так страшно поводит…