Серый кардинал - [65]

Вернулся Ненашев, который приволок четыре бутылки «Смирновской». Хозяин дома выбор не особенно одобрил, но и попрекать тоже не стал. «Смирновская» пошла в ансамбле с консервированными сосисками, зеленым горошком — тоже, естественно, консервированным — и зеленым луком.

После второго стакана Беклемишев снял откуда-то со шкафа — при его росте это выглядело так, будто средний человек берет что-то с книжной полки — радиотелефон и стал разыскивать какого-то Волкова, попеременно набирая номера. С четвертой или пятой попытки ему удалось достичь намеченной цели.

— Я же тебе говорил, что у нас длинные руки, — пояснил он собеседнику, очевидно, пребывавшему в состоянии восторженного удивления — натурального или искусственного. — Ладно, кончай комедь ломать, щелкопер. У тебя есть шанс выжрать на дармовщину и еще кое-что поиметь. Учти, стоит тебе появиться у меня позже, чем через полчаса, и ты пролетишь.

Незнакомый Волков, которого Беклемишев честил щелкопером, оказался тележурналистом. Богатая кожаная куртка рыжего цвета с множеством застежек, карманчиков и клапанов, белоснежная сорочка с галстуком, ухоженная рыжеватая борода — волосок к волоску, не в пример беклемишевскому мху на камне — терпкий запах дорогого одеколона и дорогих сигарет.

Волков очень подробно расспрашивал о существе дела, потом очень осторожно начал обосновывать свой будущий отказ дать делу продолжение собственными силами.

— Юра, еть твою мать! — перебил его Беклемишев и трахнул огромной волосистой пятерней по столу, отчего у собравшихся сразу возникло впечатление, будто на верхнем этаже грохнулся на пол рояль, до того подвешенный к потолку. — Я же тебя, бля, сучару, не прошу самого в этом предприятии участвовать. Вы там, в вашем Останкино — все позажирались. Не надо лишний раз убеждать меня в этом. Лично для меня нет никакой разницы между Минаковой и шакалом Карнауловым — для них, как и для тебя, основной задачей является оторвать кусок пожирнее, не гнушаясь никакими средствами. Но если ты к завтрему не предоставляешь моим друзьям парня, у которого остались совесть, азарт и нормальная потенция, я тебе кости переломаю.

Лицо Беклемишева побагровело — не столько от выпитой водки, сколько от ярости. Куда подевался трепач и рубаха-парень. Даже Бирюкову с Ненашевым сделалось не по себе.

Клюев же благодушно улыбался в усы, словно присутствовал при самой милой застольной беседе. Зато Волков, что называется, потерял лицо. Он жалко, угодливо улыбался, стараясь, впрочем, сделать вид, что смятение, им испытываемое — ненастоящее, театральное.

— Значит, договорились, — Беклемишев посмотрел на Волкова тяжелым взглядом. — Завтра утром — в крайнем случае до полудня — ты звонишь сюда и сообщаешь координаты малого, который займется этой проблемой.

Волков расплылся в улыбке — слишком широкой и радушной для того, чтобы быть естественной.

— Да в чем дело, Кирилл? — и укор, и обида, и всепрощение слышались в его голосе. — Были случаи, когда тебя подводили?

— Были, — вздохнул и тут же досадливо поморщился Беклемишев.

— Когда же это?

— Ладно, хватит трепаться, — он щедро плеснул в стакан Волкова.

Тележурналист пробыл недолго, потом, не забыв извиниться, убыл по каким-то неотложным делам.

Клюев, ухмыляясь, спросил хозяина дома:

— Кирюха, а ты не слишком круто с ним обошелся?

— Этот сукин сын — муж моей двоюродной сестры. Это ее дело — что она в нем нашла. Может быть, то, что зарабатывает он, козел, прилично. Сейчас туда реклама, видал, как хлынула — будто всю российскую канализацию разом прорвало. А Юра нос всегда четко по ветру держал, у него в августе девяносто первого сильнейший приступ радикулита случился, гораздо сильнее, чем у Мишки в Форосе. Некоторые дураки высунулись — вроде Стефанова, который с благородной дрожью в, голосе за гэкачепистов задницу драл, другие — вроде Элина — по бумажке читали, что им начальство приказало. Результаты всем известны. А Юра, значит, тогда срочно занемог, забюллетенил. После же, при демократии да при его связях он такими делами закрутил-завертел, что ему башку всерьез отвернуть пообещали. И не токмо пообещали, но уже и приступили к отвинчиванию, потому как Юра, пообещав исправиться, не исправился. Обхезался тогда Юра с ног до головы. Мне бы он на фиг не нужен, да сестру жалко, хотя она и дура порядочная. Вытащил я Юру из-под «наезда», разобрался по-свойски с «наезжавшими», уши нескольким пообломал. Не один я, конечно, действовал, ребятки мои помогли. Вот такие, значит, делапрошлые. А парня нужного он вам разыщет, информации у Юры — ни в один компьютер не влезет.

Потом Беклемишев вызвонил кого-то из российской прокуратуры, договорился о встрече.

К вечеру хозяин дома стал собираться:

— Наша служба и почетна, и трудна. Вы, разбойники, оставайтесь, чувствуйте себя, как дома, только девок сюда всяких нежелательно приводить. Спать будете, где придется — один на кровати, другой на тахте, третий либо на полу, либо на раскладушке — она на балконе стоит. Я под утро вернусь.

— Железный мужик, — покачал головой Бирюков, — когда Беклемишев покинул их.

— Еще бы, — подтвердил Клюев. — Он на гранатомет, глазом не сморгнув, пер. И очень сожалел потом, что ему осколками гранаты штаны в клочья посекло. «Кто же мне теперь убытки компенсирует?» — только и сказал. Про осколки в ногах даже и не упомянул — так, мелочь, недостойная внимания. А однажды такую дверь собою вышиб — никто никогда бы и не подумал, что ее чем-то, кроме взрыва, одолеть можно. Бедолагу террориста, что за этой дверью спасения искал, потом с полчаса в чувство приводили. Еще бы — летит на тебя этакая дубовая махина, обшитая железом. Он, террорист, никак не ожидал, что дверь на него прыгнет, а когда сообразил, что же такое происходит, на спуск нажал, но очередь из «Калашникова» в потолок ушла, потому как дверь его не только по рукам, то и по всему организму крепко ударила.