Серп луны - [8]

Я стала продажной женщиной. Хозяин не разрешил мне остаться у него, он считал себя порядочным человеком. Я съехала с квартиры, даже не простившись, и снова очутилась в двух комнатках, где мы когда-то жили с новым отцом. Соседи не распространялись о приличиях, однако были честными и милыми людьми. После переезда мои дела шли очень недурно. Ко мне заходили даже образованные. Они знали: я продаю, они – покупают, и заходили охотно, так как не попадали в неловкое положение и не роняли своего достоинства. Вначале было очень страшно – ведь мне еще не исполнилось и двадцати. Но через несколько дней я уже не боялась. Я не оставалась бесчувственной, не ленилась двигаться и все пускала в ход: руки, губы… Гостям нравилось это, и они потом добровольно рекламировали меня.

Через несколько месяцев я стала понимать еще больше и определяла человека почти с первого взгляда. Богатые сразу спрашивали цену, давая понять, что покупают меня. Эти были очень ревнивы – пользоваться продажной женщиной они хотели монопольно, потому что у них были деньги. С такими я не церемонилась. Если они начинали капризничать, я предупреждала, что разыщу их дом и расскажу обо всем жене. Они утихали. В конце концов годы учения в школе, не пропали даром. Я уверовала – образование полезно. Другие приходили, крепко зажав в кулак деньги, и боялись только одного – как бы не переплатить. С этими я подробно вырабатывала условий: столько-то за это, столько за то, и они, как миленькие, возвращались домой за деньгами; меня это забавляло. Больше всего я ненавидела тех прощелыг, которые не только старались заплатить поменьше, но еще и норовили стянуть полпачки сигарет или флакончик с притираниями. Не трогаешь их – они любезны, а заденешь – могут кликнуть полицию и затеять скандал, Я не задевала их, я их боялась. Что же касается полицейских, то каждого из них приходилось чем-нибудь одаривать. В этом мире – мире хищников и хапуг – преуспевают только подлецы. Чувство жалости у меня вызывали ученики старших классов, в кармане у них позвякивали серебряная монета и несколько медяков, на носу выступали бусинки пота. Мне их было жалко, но я продавалась и им. Что мне оставалось делать! Еще были старики – люди почтенные, имевшие кучу детей и внуков. Я не знала, как им угодить; но мне было известно, что у них есть деньги, на которые они хотят перед смертью купить немного радости. Я давала им то, что они хотели. Так я познакомилась с «деньгами» и «человеком». Деньги страшнее человека. Человек – зверь, деньги – сила зверя.

34

Я обнаружила у себя признаки болезни. Это повергло меня в отчаяние, мне казалось, что не стоит жить. Я ничего не делала, выходила на улицу, слонялась без цели. Мне хотелось проведать маму, она бы немного утешила меня,– я думала как человек, которому суждено скоро умереть. Я обошла тот переулок, надеясь снова увидеть маму; я вспомнила ее, раздувающую у дверей мехи. Лавочка была закрыта. Никто не знал, куда они переехали. Это придало мне настойчивости: я должна во что бы то ни стало разыскать маму. С отчаянной решимостью я несколько дней ходила по улицам, и все напрасно. А вдруг она умерла или перебралась с хозяином лавки в другое место, может быть, за тысячу ли отсюда? Подумав об этом, я расплакалась. Надев платье и стерев помаду, я легла на кровать и стала ждать смерти. Я верила, что так я смогу скоро умереть. Но смерть не приходила. Послышался стук в дверь, кому-то я понадобилась. Хорошо же, ты получишь меня, ты тоже заразишься. Я не испытывала угрызений совести – разве моя вина в том, что случилось? Я снова повеселела, курила, пила вино и стала выглядеть как женщина лет тридцати – сорока. Синева окружила глаза, ладони горели, я перестала управлять собой: жить можно только, имея деньги; прежде всего надо быть сытым, а потом уж толковать о другом. Я ела хорошо – кто же откажется от обильной еды! Мне нужна хорошая пища, дорогая одежда,– этим я хоть чуть-чуть скрашивала свою жизнь.

35

Однажды утром, часу в одиннадцатом, когда я в длинном халате сидела в комнате, во дворике послышались шаги. Вставая в десять часов, я иногда только к двенадцати надевала платье – за последнее время я стала очень ленива и могла часами сидеть в халате. Я ни о чем не думала, ни о чем не мечтала, просто сидела в одиночестве как чурбан. Шаги, медленные и легкие, приблизились к моей двери. Вскоре я увидела глаза, они смотрели в дверную щель. Они появились и исчезли; мне лень было двигаться, и я осталась сидеть. В щель снова посмотрели. Я не выдержала, тихонько открыла дверь – мама!

36

Не помню, как мы вошли в комнату и сколько плакали. Мама не так уж постарела. Лавочник, ничего ей не сказав и не оставив ни одного мао, тайком вернулся к старой семье. Мама продала кое-какие вещи, съехала с квартиры и перебралась в одну из трущоб. Она искала меня больше двух недель. Наконец она решила зайти сюда, на всякий случай, и натолкнулась на меня. Она не узнала меня и, пожалуй, ушла бы, не окликни я ее. Я перестала плакать и рассмеялась как безумная: она нашла свою дочь, а дочь – проститутка! Чтобы прокормить меня, она стала продажной женщиной; теперь, когда я должна кормить ее, я стала такой же! Профессия матери перешла по наследству!