Сергей Есенин. Казнь после убийства - [30]
Партбюрократы-контролеры разыскивали его в Москве, Костроме, где он оставил недавно службу, — все тщетно. Безработный и бездомный Жорж не объявлялся. Тогда заведующий бюро Президиума ЦКК Тронин обратился в «Правду» — случай беспрецедентный — с просьбой дать следующее объявление: «Партколлегия ЦКК просит тов. Устинова Георгия Феофановича, бывшего губинспектора по делам печати и зрелищ гор. Костромы, зайти к следователю тов. Штальберг (Ильинка, 21,2-й подъезд, 3-й этаж, ком. 318) 16 июля сего года от 9 до 2-х час. дня»[54]. В ответ — молчание, как в воду канул. Наконец появляется на Ильинке, отвечает на вопросы Штальберга и… вновь исчезает. След его в «деле» обнаруживается через два с лишним месяца, 7 октября 1925 года, когда он соизволил напомнить о себе собственноручной запиской в секретариат ЦКК: «Выписку прошу выдать подателю сего Римме Петровне Подашевской»[55].
Где он все это время находился? Почему периодически пропадал? Кто такая Р. П. Подашевская? Немного терпения, загадки исчезнут, а ответ на одну из них читатель, вероятно, уже нашел: Устинов крепко и надолго запил. Намного важнее сейчас вернуться к многозначительной дате «22 декабря», ко дню второй проработки Устинова в ЦКК.
Напомним: Есенин отправился в Ленинград 23 декабря 1925 года. Согласно официальной версии, Жорж уже давно жил-поживал в «Англетере». Когда же он успел опередить поэта? Трудно представить, что сразу же после заседания ЦКК, на котором его «измолотили», он ринулся на вокзал, успев захватить с собой жену (?). Да и сам Устинов в опубликованных воспоминаниях часто путается, к примеру, сообщает, что к декабрю 1925-го в «Англетере» он «…жил уже несколько месяцев». Приведенные выше факты и другие материалы неопровержимо доказывают: лжет Георгий Феофанович!
Итак, в «Англетере» обитал призрак Устинова. Может, «мальчика-то и не было», говоря крылатыми словами М. Горького из романа «Жизнь Клима Самгина»? А была ли «девочка», супруга Георгия Феофановича? Излишний вопрос. Елизавета Алексеевна в ту пору уже явно не жила с мужем. Он, видимо, сам признался Партколлегии ЦККо разводе с ней. Вспомним фразу на бланке ЦКК Петра Смидовича: «Если он не спился и действительно разошелся с женой, то я с вами согласен». Из контекста следует: наверняка брак был расторгнут. Теперь понятно, почему написанные кем-то за «тетю Лизу» воспоминания не содержат ни строчки ее собственных наблюдений, а лишь повторяют письмо сексота ГПУ Вольфа Эрлиха к Валентину Вольпину (28/ХII 1925)[56].
Несомненно, Елизавета Алексеевна хватила лиха с Георгием Феофановичем. Уверены, отыщутся материалы, которые раскроют, увы, печальную судьбу этой женщины; что-то, может быть, будет сказано и об их сыне Борисе (р. 1919), канувшем в неизвестность.
Кляузная «семилетняя война» (1924–1931) Устинова за обладание партбилетом сопровождалась постоянным мотивом: «Механически выбыл из РКП (б) в 1921 году по семейным обстоятельствам». В вину ему также ставилась неуплата партийных взносов. Неудачник защищался (16 мая 1925 года): «Не платил я их потому, что около трех лет был постоянно болен и имел отпуски через врачебную комиссию ЦК. Кроме того, по исключительно тяжелым семейным обстоятельствам я вел ненормальный образ жизни, который способствовал моей болезни»[57].
Он страдал туберкулезом, начало которому дала «испанка», подхваченная им в 1918 году во время боев под Казанью («Автобиография»). 11 марта 1922 года он обратился к секретарю ЦК РКП(б) Михайлову с просьбой отменить постановление Оргбюро ЦК (10/111922) о направлении его в Северную Пальмиру заместителем главного редактора «Петроградской правды»: «Не возражая против командировки вообще, я все же не могу не протестовать против посылки меня в Петроград как больного туберкулезом..»[58].
В Петрограде Георгий Феофанович был приметной личностью. Его благосклонности искали литераторы и журналисты, хаживал он в «Асторию» (1-й Дом Советов), в квартиру-салон Сергея и Нины Гариных-Гарфильдов, знался с местным начальством. Поэтому многие в городе не удивились, когда в 1925-м его имя всплыло в связи с «делом Есенина».
В трагические для поэта дни Устинов вел «ненормальный образ жизни»: заливал вином горечь исключения из партии, исчез из поля зрения родственников, бывших сослуживцев и просто знакомых. Пока неясны его «тяжелые семейные обстоятельства», о которых можно лишь предполагать: разлад с женой или ее болезнь? Что-нибудь с сыном?..
Оставалось последнее спасительное средство — бутылка. К ней он прибегал и раньше, и много позже. В 1930-м, обращаясь в Президиум XVI съезда ВКП(б), исповедовался: «У меня был тяжелый недостаток, я пил, но вот уже год, как я прекратил это дело, много работал, написал целый ряд книг… но не могу больше работать вне партии. Я прошу у Вас сердечного товарищеского совета: как мне быть? Я чувствую, что я сам виноват во многом, но в то же время чувствую и то, что со мною поступили слишком строго, чтобы не сказать несправедливо»[59].
Да, многого он не понимал, хотя кичился своим знанием политической истории («Знаю Каутского, Плеханова, Маркса, Ленина…»)
