Сергей Бондарчук. Его война и мир - [59]

…Наша дружба продолжалась и крепла. Встретимся, обнимемся, и он обязательно зайдёт ко мне посмотреть новые работы. Помню, как однажды мы увиделись в кабинете тогдашнего председателя Верховного Совета Руслана Хасбулатова, который ещё возглавлял комиссию по культуре. Много в ту комиссию входило известных деятелей, и многие на том заседании вели себя весьма скверно. Серьёзное собрание, посвящённое развитию национальной культуры, чуть ли не в посиделки превратили: у кого пластинки не выходят, у кого книги не издаются, кому денег на съёмку фильма не дают. Дайте, издайте, выпустите, иначе мы за вас голосовать не будем. Мне даже пришлось дать резкую отповедь не в меру настойчивым ораторам. Сергей Фёдорович – всегда само достоинство – ничего не клянчил. Он вообще был убеждённый государственник. И на тот совет по культуре пришёл заниматься важным государственным делом, а не личную выгоду искать. Без преувеличения, таких ответственных, бескорыстных людей, как Бондарчук, всегда было мало, а в наше нечестное, стяжательское время – особенно мало.

…Общаться нам всегда было очень интересно. Рисовать и лепить – кажется, не было для него на досуге милее занятия. Как-то у Сергея Федоровича на даче они со Станиславом Говорухиным писали этюд. Я им натюрморт поставил и наблюдал за их стараниями. Уже было заметно, что он слабеет: поработал немножко и прилёг на диван: плохо себя почувствовал. Мы, конечно, виду не показали, но поняли, что он серьёзно болен. О том, насколько серьезно, знала только Ирина Константиновна, но мы с Говорухиным просто физически это ощутили. Но надеялись на лучшее… Однажды собрались на этюды на Николину гору, тогда ещё Александр Руцкой к нам присоединился. Облюбовали живописное местечко, и опять они писали, а меня попросили провести что-то похожее на мастер-класс. Мне было очень дорого столь основательное отношение Сергея Фёдоровича к изобразительному искусству. Он прекрасно разбирался в живописи. А когда рисовал, на лице никакой самоуверенности не отражалось (это сейчас сплошь и рядом: только возьмет кисть в руки – уже Рафаэль). Сергей Фёдорович не уставал учиться, держался как внимательный ученик. С моей точки зрения, художник он был интересный, одарённый. Я храню его рисунок, вернее, набросок: сидели друг против друга, разговаривали, и он пером нарисовал меня в профиль. Счастливые это были дни…

…Мы решили, что я напишу второй его портрет. И опять во время работы мы много говорили о жизни, о том, что происходит вокруг нас. Душа его терзалась, не мог он видеть, каким унижениям подвергается классическое русское искусство, как оно хоронится в угоду тому примитивному антиискусству, что захлестнуло нашу культуру с Запада. Очень близки были мне его переживания. Есть люди, лица которых с годами становятся более выразительными. А Сергей Фёдорович был весь как оголенный нерв. В его глазах просвечивали одиночество, спрятанная и непреодолимая тоска. Ведь он прекрасно знал, на какие гнусные деяния способна человеческая натура. К тому времени он познал и клевету, и предательство. Самым главным для меня в этом портрете было выразить боль его души. Когда я его писал, у меня тоже душу щемило. В страданиях выражение лица и глаз особо построенное. Может, это неподобающее сравнение: недавно я увидел загнанную лошадь, она лежала на дороге, не могла подняться и смотрела на прохожих. И такая нечеловеческая в её взгляде сквозила тоска… Вот и в глазах Сергея Федоровича, когда он мне позировал в тот последний раз (ведь я тогда даже представить не мог, что не пройдет и года, и он уйдет навсегда), чувствовалось что-то похожее на безысходность и муку, как у того благородного животного. В глазах Бондарчука отражалась вся его жизнь, все духовные испытания, через которые ему пришлось пройти, особенно в последние годы. Но, несмотря на это, он стоит, расправив плечи, с гордо поднятой седой головой. Красавец. Поэтому я его писал с величайшим волнением и по сей день дорожу этим портретом несказанно.

Ещё в то время Сергея Фёдоровича угнетали обстоятельства, связанные с его сценарием об Александре Македонском. Он какое-то время был без работы, поэтому чувствовал себя ещё хуже, и вдруг от таджикских кинематографистов поступило предложение сделать большую картину о Македонском. Он увлёкся этой темой, а проходных тем и фильмов у него не было. Подчеркну еще раз: в любую работу он вкладывал не только мастерство, опыт, талант, но и сердце своё, сердце вдумчивого, трепетного художника. Сценарий был уже готов, вот-вот должны начаться съёмки. И в этот период в Таджикистане полыхнула трагедия, началась междоусобица, чуть ли не гражданская война. Какое уж тут кино – если приветливый, покоряющий горной красотой Таджикистан после развала Союза был залит кровью. С горечью воспринимал Сергей Фёдорович эти жуткие события. Надежды на создание кинокартины о великом полководце таяли…

Помню, в начале перестройки, когда у власти был Горбачёв, на Съезде народных депутатов выступил председатель КГБ СССР Владимир Крючков, и это выступление показали по телевидению. Смысл его речи сводился к следующему: в США существует чёткий план не только по развалу Советского Союза, но и по развалу России. Он приводил много примеров в доказательство своего утверждения, но я не поверил, подумал: запугивает нас гэбист, сгущает краски. Так ведь про СССР миллион раз всё подтвердилось! Не дай Бог, если сбудется предупреждение о России…