Серебряный ветер - [74]

Симон поднял чашу и вложил ее в руку Кардоку.

— Мы все делаем то, что должны делать, — сказал он. — Ради себя самого, не подведи ее завтра.

Кардок озадаченно прищурился.

— Говорили, ты был вне себя от гнева, когда убил первого священника, а сегодня отправил на тот свет второго. И все же ты здесь, угрожаешь мне в моем собственном доме. Ты знаешь, что мне стоит рукой пошевелить, и мои люди перережут тебе глотку, и все же рука твоя не дрожит. — Он взял чашу из рук Симона и глотнул бренди. — Только исчадие ада или великий воин мог бы сохранять такое хладнокровие, Симон Тэлброк. — Кардок посмотрел на свое могучее кресло и двух мальчишек, взобравшихся на него. — Соблюдай наш уговор. Я поклялся, и я его соблюдаю. Если и ты останешься верным своему слову, я сделаю для вас с Аделиной все, что могу. — Он махнул рукой — то ли в знак примирения, то ли прощания. И пошел к своему месту во главе стола, к своим сыновьям.

Симон отвернулся. Петронилла стояла в дверях и звала Хауэлла. Симон прошел мимо нее в спальню. Аделина затягивала узлы на седельных сумках. На ней была одежда, которой он прежде не видел: туника из тонкой шерсти и бархатное верхнее платье — и то и другое цветов солнца. Она переплела косы, украсив их шнурами из шелка того же темно-розового цвета, что и ее туника. Бедра ее опоясывала серебряная цепь с продетым сквозь звенья темно-красным плетеным шнуром. Плащ ее сушился на распорках на стене, а вместо него на плечи она набросила багряную накидку, отороченную серебристым шелковым позументом. И поверх всего этого красно-серебряного великолепия сияли ее волосы, манили притронуться к ним.

Аделина улыбнулась:

— Петронилла напомнила мне, что пора открыть последнюю из переметных сум, привезенных их Нормандии. Леди Мод была щедра.

Симон подошел и коснулся ее щеки.

— Достойное дополнение к твоей красоте.

Симон огляделся и увидел, что тюфяк, на котором они спали с Аделиной, придвинут к стене. Посреди спальни стояла высокая кровать, на ней кипами сложено роскошное постельное белье и портьеры для стен. Хозяин дома решил вывести свою жену и сыновей из казавшейся надежной в своей неприметности ветхой хижины.

Мир здорово переменился с тех пор, как он покинул эту спальню утром.

— Вы сейчас в крепость отправитесь? — Хауэлл поднял последнюю из переметных сумок.

— Да сегодня. — очнувшись, ответил Симон.

Хауэлл взглянул на Аделину:

— Ты говорила со священником? О нас — обо мне и Петронилле?

Аделина протянула Симону руку и незаметно пожала ее.

— Я виделась с ним в ткацкой и сказала, что поручилась бы за Петрониллу, что она свободна и может выйти замуж. Но давать вам наставления по праву должен Катберт. С ним вы говорили?

— Петронилла сказала, что поговорит. Сейчас он в дурном настроении. Отец Амвросий не вернулся из крепости, и ему пришлось одному читать мессу для солдат гарнизона. — Хауэлл понизил голос до шепота: — Если бы я не был уверен, что ослышался, то мог бы поклясться, что старый Катберт жаловался на то, что отец Амвросий развлекается охотой, в то время как нормандские души пребывают в том же мраке, что и раньше. — Хауэлл закатил глаза. — Мне очень хочется поскорее сыграть свадьбу, но я и близко к Катберту не подойду, пока он не остынет. — Хауэлл смущенно попросил: — Когда вы увидите нормандского священника, вы не скажете ему, что мы очень хотим пожениться? Петронилла и я? Мы поднимемся в крепость, чтобы завтра с ним повидаться.

Симон переплел с Аделиной пальцы и слегка сжал руку.

— Мы не забудем, Хауэлл.

Симон взял факел, чтобы освещать путь, несмотря на то что луна светила ярко. Ради той же предосторожности он ехал бок о бок с женой до тех пор, пока дорога не сузилась до тропинки. В свете факела цвета ее одежды казались ярче, а волосы будто сами излучали свет.

— Если ты будешь так на меня смотреть, то свернешь с тропы, — сказала Аделина.

— Я свернул с проторенной дороги несколько месяцев назад, — ответил Симон, — но кривая дорожка привела меня к тебе, и об этом я не могу сожалеть.

— Ты простил меня за то, что я заставила тебя на себе жениться?

— От всего сердца. Когда…

— Когда что?

Симон проглотил комок, стоящий в горле.

— Когда я отыщу тебя весной, когда я вернусь к тебе — ты наденешь этот наряд? Я буду вспоминать тебя всю долгую зиму вот такой. И я буду чувствовать твое тепло и твой запах, твой аромат.

Аделина коснулась его руки.

— И я буду думать о тебе всю зиму. Ты будешь мне сниться. Но сегодня, — она хитро улыбнулась, — сегодня нам будет не до сна.

— Сегодня нам спать ни к чему, это верно, миледи.

Выше по холму, у ворот крепости, выкрикнул свой вопрос часовой. Получив ответ, он распахнул ворота. Симон протянул ему поводья коня и, обняв Аделину, помог ей спуститься. Симон поднял факел, который оставил горящим лежать на земле, и велел часовому принести седельные сумки.

Зал полуразрушенного замка ожил при их появлении. Симон швырнул шипящий факел на камень очага и поджег сухие дрова.

— Миледи, — сказал он, — я буду в огне скорее, чем этот хворост, если прямо сейчас закрою за нами дверь. Но я должен привести Гарольда!

Аделина улыбалась, глядя через плечо мужа. Гарольд уже стоял в дверях, краснее огня в очаге, смущенно переминаясь с ноги на ногу.