Серебряный век. Лирика - [7]

Покрыла Световита

Волшебной пеленою!

Окутала в туманы

Желающее око…

И, тусклый, я не вижу,

Дремлю и не томлю я,

Кого так ненавижу –

За то, что так люблю я.

<1906>

Истома

И с вами, кущи дремные,

Туманные луга,

Вы, темные, поемные,

Парные берега, –

Я слит ночной любовию,

Истомой ветерка,

Как будто дымной кровию

Моей бежит река!

И, рея огнесклонами

Мерцающих быстрин,

Я – звездный сев над лонами

Желающих низин!

И, пьян дремой бессонною,

Как будто стал я сам

Женою темнолонною,

Отверстой небесам.

<1906>

К. Бальмонту

Не все назвал я, но одно пристрастье

Как умолчу? Тебе мой вздох, Бальмонт!..

Мне вспомнился тот бард, что Геллеспонт

Переплывал: он ведал безучастье.

Ему презренно было самовластье,

Как Антигоне был презрен Креонт.

Страны чужой волшебный горизонт

Его томил… Изгнанника злосчастье –

Твой рок!.. И твой – пловца отважный хмель!

О, кто из нас в лирические бури

Бросался, наг, как нежный Лионель?

Любовника луны, дитя лазури,

Тебя любовь свела в кромешный ад, –

А ты нам пел «Зеленый Вертоград».

1909

Сердце Диониса

Осиян алмазной славой,

Снеговерхий, двоеглавый,

В день избранный – ясногранный,

за лазурной пеленой

Узкобрежной Амфитриты,

Где купаются хариты,

Весь прозрачностью повитый

И священной тишиной,

Ты предстал, Парнас венчанный,

в день избранный, предо мной!

Сердце, сердце Диониса под своим святым курганом,

Сердце отрока Загрея, обреченного Титанам,

Что, исторгнутое, рдея, трепетало в их деснице,

Действо жертвенное дея, скрыл ты в солнечной

гробнице

Сердце древнего Загрея, о таинственный Парнас!

И до дня, в который Гея, – мать-Земля сырая, Гея –

Как божественная Ниса, просветится, зеленея, –

Сердце Солнца-Диониса утаил от буйных нас.

<1910>

Троицын день

Дочь лесника незабудки рвала в осоке

В Троицын день;

Веночки плела над рекой и купалась в реке

В Троицын день…

И бледной русалкой всплыла в бирюзовом венке.

Гулко топор застучал по засеке лесной

В Троицын день;

Лесник с топором выходил за смолистой сосной

В Троицын день;

Тоскует и тужит и тешет он гроб смоляной.

Свечка в светлице средь темного леса блестит

В Троицын день;

Под образом блеклый веночек над мертвой грустит

В Троицын день.

Бор шепчется глухо. Река в осоке шелестит…

1911

Александру Блоку

1

Ты царским поездом назвал

Заката огненное диво.

Еще костер не отпылал

И розы жалят: сердце живо.

Еще в венце моем горю.

Ты ж, Феба список снежноликий,

Куда летишь, с такой музыкой,

С такими кликами?.. Смотрю

На легкий поезд твой – с испугом

Восторга! Лирник-чародей,

Ты повернул к родимым вьюгам

Гиперборейских лебедей!

Они влекут тебя в лазури,

Звончатым отданы браздам,

Чрез мрак – туда, где молкнут бури,

К недвижным ледяным звездам.

2

Пусть вновь – не друг, о мой любимый!

Но братом буду я тебе

На веки вечные в родимой

Народной мысли и судьбе.

Затем, что оба Соловьевым

Таинственно мы крещены;

Затем, что обрученьем новым

С Единою обручены.

Убрус положен на икону:

Незримо тайное лицо.

Скользит корабль по синю лону:

На темном дне горит кольцо.

Лето 1912

Сонет из Петрарки

Nè per sereno ciel ir vaghe stelle…[1]

Ни ясных звезд блуждающие станы,

Ни полные на взморье паруса,

Ни с пестрым зверем темные леса,

Ни всадники в доспехах средь поляны,

Ни гости с песнью про чужие страны,

Ни рифм любовных сладкая краса,

Ни милых жен поющих голоса

Во мгле садов, где шепчутся фонтаны, –

Ничто не тронет сердца моего.

Все погребло с собой мое светило,

Что сердцу было зеркалом всего.

Жизнь однозвучна. Зрелище уныло.

Лишь в смерти вновь увижу то, чего

Мне лучше б никогда не видеть было.

1915

Поэзия

Весенние ветви души,

Побеги от древнего древа,

О чем зашептались в тиши?

Не снова ль извечная Ева,

Нагая, встает из ребра

Дремотного первенца мира,

Невинное чадо эфира,

Моя золотая сестра?

Выходит и плещет в ладони,

Дивясь многозвездной красе,

Впивая вселенских гармоний

Все звуки, отзвучия все;

Лепечет, резвясь, Гесперидам:

«Кидайте мне мяч золотой».

И кличет морским нереидам:

«Плещитесь лазурью со мной».

Февраль 1915

Памяти Скрябина

1

Осиротела Музыка. И с ней

Поэзия, сестра, осиротела,

Потух цветок волшебный у предела

Их смежных царств, и пала ночь темней

На взморие, где новозданных дней

Всплывал ковчег таинственный. Истлела

От тонких молний духа риза тела,

Отдав огонь источнику огней.

Исторг ли Рок, орлицей зоркой рея,

У дерзкого святыню Прометея?

Иль персть опламенил язык небес?

Кто скажет: побежден иль победитель,

По ком, – немея кладбищем чудес, –

Шептаньем лавров плачет муз обитель?

2

Он был из тех певцов (таков же был Новалис),

Что видят в снах себя наследниками лир,

Которым на заре веков повиновались

Дух, камень, древо, зверь, вода, огонь, эфир.

Но между тем как все потомки признавались,

Что поздними гостьми вошли на брачный пир, –

Заклятья древние, казалось, узнавались

Им, им одним опять – и колебали мир.

Так! Все мы помнили – но волил он и деял.

Как зодчий тайн, Хирам, он таинство посеял,

И Море Медное отлил среди двора.

«Не медли!» – звал он Рок, и зову Рок ответил.

«Явись!» – молил Сестру – и вот пришла Сестра.

Таким свидетельством пророка Дух отметил.

1915

Счастье

Солнце, сияя, теплом излучается:

Счастливо сердце, когда расточается.

Счастлив, кто так даровит

Щедрой любовью, что светлому чается,

Будто со всем он живым обручается.

Счастлив, кто жив и живит.

Счастье не то, что годиной случается