Серебряный меридиан - [38]
— Что же тебя не было так долго?
— Я была. У тебя. В тебе.
— Как долго тебя не было.
— 500 лет.
Почему у нее вырвались эти слова? Но то, что происходило с ними теперь, никакому знанию не поддавалось. Она медленно проводила ладонью по его шее и затылку, запуская пальцы в волосы, и заново внимательно разглядывала лицо.
Вдруг она засмеялась.
— Держись. «Я буду ревнивей, чем берберийский голубь…»
Джим погладил волосы у нее на виске.
— Значит, — он целовал ее брови, потом, чуть отстранился, чтобы посмотреть в глаза, — у тебя не будет повода для ревности.
Она легла на его плечо. Тонкая, нежная. Казалось, она, словно мягкая глина, заполнила собой каждый его изгиб. Движения ее стали плавными, точно в ней развернулась крепко затянутая пружина. Он погладил ее по спине, и она потянулась всем телом, закрыв глаза. Она согревалась. Она играла. Он наблюдал. Потом оба затихли. Он уткнулся лбом в ее плечо.
— Ты освободила меня. И сама не знаешь, как ты меня освободила.
— От чего?
Он долго молчал, подбирая слова.
— Из непринадлежности. Не отпускай меня. Пожалуйста, не отпускай. Никогда.
Она прижалась щекой к его ладони.
— Я буду с тобой.
Снова несколько минут они молчали.
— С нами это должно было случиться только здесь, — прервала молчание Виола.
— Почему?
— Где же еще? Все началось с книг. В библиотеке.
Она снова притянула к себе его руку. Они уснули, не погасив лампу.
В один из первых январских вечеров, когда они были наедине, Джим сказал:
— Я хочу сделать тебе предложение.
Она замерла.
— Деловое, — он отвел взгляд и, помолчав несколько секунд, продолжил. — Стать драматургом для «Флори Филд» и, если да, то и продюсером фестиваля в Эджерли-Холле.
Приходит время, когда каждый мужчина хочет, чтобы его женщина просто была с ним, в его доме, а женщины любят чувствовать свою принадлежность. Джим Эджерли в этом ничем не отличался от других мужчин. Влечение и любопытство, пробуждаемое ее внешностью, отзывчивость на ее голос, нежность, уважение к ее уму и чуткое понимание ее таланта — все сплелось в его чувстве, многогранность которого удивляла, а глубина — трогала.
Утром он предупредил, что не отпустит ее даже домой. А она в ответ просто сказала, что, по ее мнению, его квартира на Эджертон-Кресент больше подходит им обоим. За день до отъезда в Лондон Джим ходил по дому настороженно, стараясь не привлекать к себе внимание, но пристально приглядываясь и прислушиваясь к тому, что делала и что говорила Виола. Черты его лица напряглись и обострились. Он боялся, что она вдруг передумает и скажет, что еще не готова или не может решиться. Но Виола сидела за компьютером, писала, листала «Гардиан», болтала с друзьями и не возвращалась к теме переезда. Значит, все шло так, как они решили.
— С тобой все в порядке? — спросила она.
— Да, — он смущенно посмотрел на нее.
Она улыбнулась. Ему. Он поцеловал ее в чуть заметную горбинку на носу. Она прикрыла глаза, но стоило ему выпрямиться, как в них загорелись веселые искорки.
— Ты ведешь себя просто неприлично. А уже пора собираться.
Он чмокнул ее в щеку.
— Иду.
Ночью он долго лежал без сна, прислушиваясь к ее дыханию. В его памяти всплывало пережитое месяц назад, — время пронеслось стремительно.
Первое, что он вспомнил — репетиция Рождественского спектакля в театре, на которой Виола читала из зала с листа реплики актрисы, потерявшей голос. Музыканты квартета, приглашенные для этого проекта, расположились в зале на стульях, расставленных на время репетиции довольно хаотично. Он смотрел на нее, стоя у входа в зал. В синем свитере и выглядывавшей в его вырезе белой футболке, в темно-синих плотно облегающих джинсах она выглядела юной и так на месте, словно родилась для того, чтобы сидеть на репетициях и стоять на сцене в этом зале. Она сидела, положив ногу на ногу, наклонившись вперед и внимательно прислушиваясь к происходящему. В одной руке у нее был микрофон, другой она придерживала лежащие на коленях страницы. Он смотрел на нее и думал, что все, чем была его жизнь до сих пор, с успехами, утратами, сомнениями, победами, разочарованиями и надеждами было только репетицией этой встречи с ней.
И еще он вспомнил, как седьмого декабря они вдвоем вошли в звукозаписывающую студию, как волновались, как говорили с оператором, как прошли за стекло и, надев наушники, настроили микрофоны, и как, взглянув на нее, он сказал: «В путь!»
Часть II
Джеймс Эджерли: «А лучшее в искусстве — перспектива»
Глава I
Бытует представление, что Ренессанс — это торжество разума над предрассудком. Но правда состоит в том, что Ренессанс достиг рассвета в мире, терзаемом религиозным страхом и пылавшем религиозным рвением.
Э. Грэм-Диксон «Ренессанс»
Шел третий день, а Джон все не приходил. Мэри не могла встать сама после долгих родов, завершившихся в воскресную ночь появлением на свет двух крепких громкоголосых малышей. Мальчика и девочки. Ее мать, ее сестры и Анна, жена управляющего фермы, все время были рядом. Только муж даже не заглянул к ней. Мэри ждала, что Джон, как было после рождения их первых, но, к большому их горю, умерших вскоре дочерей, поспешит порадоваться долгожданным детям. Но сестры и мать вернулись без него. Мэри заметила, как изменились их лица. Да и вели себя они как-то странно, будто боялись лишний раз дотронуться до нее и детей и встретиться с ней взглядом. Они будто онемели от страха. На все ее расспросы, что произошло и почему Джон не идет, они только качали головами или отвечали невпопад. Утром плач детей разбудил ее. Она распеленала их и покормила, забыв обо всем, с умилением глядя в их сморщенные мордашки, радуясь и благодаря Господа за это счастье. Насытившись и даже не оторвавшись от материнской груди, сын и дочь крепко заснули. Мэри укладывала их поудобнее около себя, когда внизу послышался шум. Там Джон долго кричал на кого-то из домашних.
Один человек с плохой репутацией попросил журналиста Максима Грязина о странном одолжении: использовать в статьях слово «блабериды». Несложная просьба имела последствия и закончилась журналистским расследованием причин высокой смертности в пригородном поселке Филино. Но чем больше копал Грязин, тем больше превращался из следователя в подследственного. Кто такие блабериды? Это не фантастические твари. Это мы с вами.
Популярный глянцевый журнал, о работе в котором мечтают многие американские журналисты. Ну а у сотрудников этого престижного издания профессиональная жизнь складывается нелегко: интриги, дрязги, обиды, рухнувшие надежды… Главный герой романа Захарий Пост, стараясь заполучить выгодное место, доходит до того, что замышляет убийство, а затем доводит до самоубийства своего лучшего друга.
Петер Хениш (р. 1943) — австрийский писатель, историк и психолог, один из создателей литературного журнала «Веспеннест» (1969). С 1975 г. основатель, певец и автор текстов нескольких музыкальных групп. Автор полутора десятков книг, на русском языке издается впервые.Роман «Маленькая фигурка моего отца» (1975), в основе которого подлинная история отца писателя, знаменитого фоторепортера Третьего рейха, — книга о том, что мы выбираем и чего не можем выбирать, об искусстве и ремесле, о судьбе художника и маленького человека в водовороте истории XX века.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!
Эта история с нотками доброго юмора и намеком на волшебство написана от лица десятиклассника. Коле шестнадцать и это его последние школьные каникулы. Пора взрослеть, стать серьезнее, найти работу на лето и научиться, наконец, отличать фантазии от реальной жизни. С последним пунктом сложнее всего. Лучший друг со своими вечными выдумками не дает заскучать. И главное: нужно понять, откуда взялась эта несносная Машенька с леденцами на липкой ладошке и сладким запахом духов.
Россия и Германия. Наверное, нет двух других стран, которые имели бы такие глубокие и трагические связи. Русские немцы – люди промежутка, больше не свои там, на родине, и чужие здесь, в России. Две мировые войны. Две самые страшные диктатуры в истории человечества: Сталин и Гитлер. Образ врага с Востока и образ врага с Запада. И между жерновами истории, между двумя тоталитарными режимами, вынуждавшими людей уничтожать собственное прошлое, принимать отчеканенные государством политически верные идентичности, – история одной семьи, чей предок прибыл в Россию из Германии как апостол гомеопатии, оставив своим потомкам зыбкий мир на стыке культур.