Серебряный лебедь - [30]

— Ну как, Мэтью, — спокойно спросила она, — хорошо ли я выгляжу?

При всей необычайной красоте Мелиор Мэри в сущности была ребенком — ей еще не исполнилось пятнадцати. И, когда он покачал головой, губы у нее задрожали:

— Как? Разве нет?

— Я не очень хорошо вас вижу, — ответил Мэтью. — Позвольте мне немного отойти назад.

Сделав несколько шагов, он остановился как вкопанный, впервые разглядев все ее великолепие, и почувствовал, как забилось сердце.

— Вы очень изысканны, — наконец ответил он.

— А вы стары, — сказала она, как обычно странно и резко.

— Нет. Мне восемнадцать — немногим больше, чем вам.

— Но выглядите вы старше.

Он улыбнулся:

— Это потому, что я должен был сам о себе заботиться.

— Почему?

— У меня нет родителей. Меня воспитали двоюродные братья и сестры. Я вырос во Франции.

— А кто были ваши отец и мать?

Мэтью смотрел на нее своими близорукими глазами, но она знала, что сейчас он ее не видит.

— Не знаю, — ответил он.

Во внезапно наступившей тишине стук отцовской трости очень напугал ее.

— Мелиор Мэри, если ты через минуту не будешь в карете, мы уедем без тебя. Проклятие! — добавил он для острастки.

Но девушка медлила, не сводя с Мэтью глаз.

— Вы помните тот день, когда спасли меня? И цветы на вашей шляпе?

— Да.

— Что это были за цветы?

— Гиацинты. Дикие гиацинты.

— Я буду вас так называть, потому что ваши глаза такого же цвета. Точно такого. И я буду считать вас своим братом, поэтому вы не сможете любить никого, кроме меня.

Мэтью засмеялся.

— Но я буду любить многих. Я молод и буду жить своей жизнью.

Мелиор Мэри стиснула зубы:

— В вашей жизни не будет ничьей любви, кроме моей.

И, не сказав больше ни слова, вошла в карету.

— Мелиор Мэри… — позвал Мэтью.

Но лошади, уставшие стоять без движения, тронулись, и он остался стоять, глядя на исчезающую в темноте карету. В окне мелькнул каменный профиль Мелиор Мэри, и лишь Сибелла оглянулась и посмотрела на него своими светлыми глазами.

Последним, что увидела Елизавета, проваливаясь в темноту, был парик миссис Рэккет — необычайных размеров, украшенный бриллиантами и увенчанный тремя гигантскими перьями. Он очень напоминал ей парус корабля. И когда она пришла в себя от резкого запаха солей и увидела взволнованное лицо хозяйки дома совсем рядом со своим, эта мысль снова промелькнула в голове.

— О, дорогая моя, дорогая, — запричитала миссис Рэккет. — Мне не следовало ничего говорить. Мне нужно было молчать. Я совсем не хотела вас расстраивать.

Они были вдвоем в маленькой зале, принадлежащей хозяйке дома. Чарльз Рэккет с Джоном пили портвейн и беседовали, а Мелиор Мэри с Сибеллой играли в карты.

— Нет, нет, мне уже лучше. Пожалуйста, не беспокойтесь.

— Тогда умоляю вас, отпейте немного бренди. Ну, вот, так лучше. И щечки снова порозовели.

Елизавета попыталась сесть, опираясь на стул.

— Вы сказали, что здесь был Александр?

Миссис Рэккет немного покраснела:

— Мне кажется, не стоит снова говорить об этом.

— Прошу вас. Я хочу знать. Я все еще испытываю к нему… нежность… как сестра.

— Ну, в таком случае… — миссис Рэккет отхлебнула немного бренди для смелости, — я скажу вам. Он приехал сюда из Стейнза в воскресенье. Там он, как обычно, посещал какую-то бедную женщину, некую мисс Гриффин, кажется, он был в прекрасном настроении; в понедельник к нему зашел Колонер Батлер, и они ужасно потешались над каким-то письмом. Затем мы получили письмо от Джона, в котором он просил, чтобы мы с вами вместе пообедали, и Александр немедленно уехал, выразив сожаление, что не увидит, какие у Джона выросли рога. Правда, он выразился более грубо.

— Что он имел в виду?

— Дорогая моя, вы же знаете, что он сумасшедший, а иногда способен на глупые поступки. Я думаю, он хотел сказать, что желает Джону смерти и мечтает увидеть его в аду с рогами, как у дьявола.

Елизавета посильнее оперлась о спинку стула.

— Значит, он до сих пор злится?

— Я в этом уверена. — Некрасивое лицо миссис Рэккет смягчилось, и она добавила: — Но все-таки мне кажется, Елизавета, что он очень сильно беспокоится о вас. Что же еще заставляет его избегать встреч с вами? Бедный Александр, мне так его жаль.

— А что вы знаете о его знакомой, леди Мэри?

— Синий чулок, не допускает никаких вольностей, кроме писем, или, во всяком случае, так думает о себе. У них ничего не выйдет, попомните мои слова, и тогда он действительно хлебнет горя.

Миссис Рэккет, угнетенная собственным пророчеством, плеснула себе еще немного из бутылки.

— Больше ни слова об этом, Елизавета. По-моему, сюда идут наши мужья. Давайте я помогу вам подняться.

И когда Джон с Чарльзом Рэккетом вошли в комнату, Елизавета сидела на стуле, хотя и очень бледная. Миссис Рэккет задумалась на мгновение: что лучше — сказать Джону о самочувствии жены или продолжить вечер за игрой в карты, и, наконец, решилась:

— Елизавете стало нехорошо. Она даже на мгновение потеряла сознание. Мне кажется, вам лучше отвезти ее домой, Джон.

Он был ошеломлен.

— Но почему?

— Бог ее знает. Наверное, из-за жары.

Джон проводил Елизавету до кареты и усадил на подушки. Но по дороге домой им пришлось остановиться, потому что на Елизавету снова накатила тошнота и ей захотелось подышать свежим ночным воздухом.