Серебряные звезды - [106]

До казарм — километров пять. Через час будем дома. Увижу жену, сына, друзей, сослуживцев. А пока сидим на краю дороги и разговариваем. Солдаты отдохнули. Некоторые мечтали о табаке. Я стал прислушиваться к тому, что говорил Хомич.

— Во время войны в Германии я думал о том, как все будет, если мы вернемся домой. Старшие будут перед нами снимать шапки, дети каждому солдату преподнесут букет цветов, женщины будут встречать улыбками, а девушки пригласят на танцы. И так будет несколько дней. Потом все войдет в норму. Может, скоро демобилизация. Приедешь в город, дадут тебе квартиру, работу — и трудись себе, солдатик. Еще в Сельцах я решил: как вернусь на родину, женюсь, обзаведусь детьми. Мечтал иметь троих сыновей и двух дочерей. Но жизнь меняет наши планы. Разве кто из нас думал, что придется бродить по лесам, гонять, как собак, наших «малоземельных»? А как вы считаете, пан поручник? Скоро кончится эта карусель?

— Мне тоже все это надоело. Иногда мне кажется, что недостаточно только стрелять. В деревню мы должны приходить не только с оружием, но и с простым человеческим словом. Может, даже с гармошкой, чтобы люди видели в нас не только солдат, но и обычных людей, таких же, как они сами. Реакционное подполье проводит агитацию, а мы молчим, и крестьянину это кажется подозрительным. Листовки, газеты — все это хорошо, но живое слово лучше дойдет до сердца. Почему я так говорю? Да вот сегодня от нашего старшины я узнал, о чем вы думаете. Но что думает крестьянин, тот, которого зовут в лес воевать с народной властью? Об этом также надо знать. От этого зависит, с какой стороны подойти к крестьянину и что ему надо говорить. Во время этой операции я многое понял.

Дежурный офицер приказал мне ждать командира дивизиона. Выслушав доклад, командир прошел вдоль рядов солдат. Потом была дана команда разойтись.

Солдаты разбрелись по батареям. Ко мне подошел Назарук.

— Иди в увольнение на сутки, — сказал я ему, входя в канцелярию.

Подофицер-хозяйственник встретил меня словами:

— Приказано представить людей к награждению, пан поручник. Имеем на это два дня.

— К чему это будет приурочено?

— Награды будут вручены в годовщину сражения под Ленино. Другие уже пишут наградные листы, только мы…

— Ничего, и мы успеем написать.

В октябре пришли награды. По моему представлению двадцать восемь воинов получили Крест Храбрых. 1 ноября мы переехали в новый гарнизон.

Полковник в отставке Эдмунд Гинальский. Воспоминания

Будучи на военной службе, я дневника не вел — было, как говорится, не до этого. А делать это сейчас поздно. Поэтому-то я хочу поделиться некоторыми воспоминаниями.

Юношей я много мечтал, строил планы. Из двух больших войн вышел целым и невредимым. В этом отношении мне, можно сказать, повезло. Многие мечты исполнились, а жизнь подтвердила правильность моих юношеских взглядов. Хочется подчеркнуть, что все эти мечты осуществились в период службы в рядах народного Войска Польского.

* * *

С раннего детства я мечтал об армии. Это было тем более удивительно, что отец мой никогда в армии не служил и был пацифистом. Однако патриотические наставления матери и особенно бабушки, участницы январского восстания 1863 года, очевидно, сыграли свою роль: вместо того чтобы идти по стопам отца и стать инженером, я довольно рано решил стать военным.

При первом же удобном случае я бросил учебу в школе и стал солдатом в одном из польских подразделений, сражавшихся за свободу на чужбине. Прошел все ступени подофицерского состава. Офицером стал только после первой мировой войны, а звание полковника получил после тридцати лет службы в армии.

Как я уже сказал, с детства мечтал о военной службе. В моих юношеских представлениях я ставил знак равенства между Польшей и демократией, а идеализированное Войско Польское должно было быть образцом всех гражданских добродетелей. Поэтому я рвался в армию и в Польшу. К сожалению, довольно быстро стал разочаровываться и замечать отрицательные черты польской армии межвоенного периода с ее далеко не демократической направленностью.

И все же я не изменил своего намерения посвятить себя служению родине. Поэтому-то не раз вступал в борьбу, как говорится, «с ветряными мельницами». Друзья считали меня чудаком, а командиры — нетипичным офицером, который не пил спиртного, вел себя прилично, но иногда «имел несколько иное мнение, чем начальник». Злились на меня и за то, что, будучи слушателем различных курсов, я ссорился с преподавателями, хотел обосновать любое нетипичное и не отвечающее уставным положениям решение, при этом не жалел времени на дискуссии и поиски решений, опирающихся не только на факты, но и на психологию. Иногда преподаватели признавали меня правым, однако ставили тройки. В результате у меня не было шансов получить интересное назначение в армии.

Когда благодаря Советской Армии я выбрался из немецкого лагеря для военнопленных офицеров, не колеблясь, пошел на службу теперь уже в народную армию. С радостью приступил к выполнению своих обязанностей: это была та самая армия, о которой я мечтал всю свою жизнь.

Чувствовал я себя на службе превосходно. Отдавал ей время, силы и здоровье, ранее приобретенные опыт и знания, особенно те, которые получал благодаря помощи наших советских коллег.