Серебряные слитки - [13]

Из мечтательного состояния меня быстро вывело приветствие двух крепких парней и заставило взвыть от боли.

— Ой! — заорал я. — Послушайте, парни, это ошибка. Скажите Смаракту, что моя арендная плата…

Я не узнал ни одного из них, но гладиаторы у Смаракта редко задерживаются надолго, если они не сбегают, то неизбежно погибают на ринге. Если же они не добираются до ринга, то умирают от голода, поскольку у Смаракта свои представления о диете для тренирующегося гладиатора: горсть бледно-желтой чечевицы в использованной для мытья воде. Я предположил, что это два последних приобретения моего домовладельца.

Мое предположение оказалось неправильным. К этому времени моя голова оказалась зажатой под локтем первого парня. Второй наклонился ко мне и улыбнулся. Уголком глаза я увидел часть шлема последней модели с нащечниками и привычный красный шейный платок у него под подбородком. Ребята явно были из армии. Я подумал, не сообщить ли им, что я сам старый солдат, но, если вспомнить историю моего легиона, было маловероятно, что покинувший Второй легион Августа солдат может на кого-то произвести впечатление.

— Муки совести? — прокричал тот, что был сбоку. — Тебя должно еще кое-что волновать. Дидий Фалько, ты арестован!

Арест молодчиками в красном был обыденным делом, как и требования наличных Смарактом. Более крупный из этих верзил пытался выдавить мои миндалины и действовал с ловкостью и быстротой поваренка, выдавливающего горох из стручка. Я бы попросил его остановиться, но лишился дара речи от восхищения его техникой…

Глава 8

Я чувствовал себя в караульном помещении как дома, будто находился на вечеринке, устроенной эдилом Атием Пертинаксом. Я ожидал, что меня потащат в тюрьму — Лаутумийскую, а то и Мамертинскую, если удача от меня полностью отвернулась. Вместо этого они поволокли меня на восток, в Первый квартал. Для меня это было ново и удивительно, поскольку я раньше никогда не имел никаких дел в районе Капенских ворот. Получается, я оскорбил власти за такое короткое время.

Если есть какой-то класс людей, которых я ненавижу больше всех остальных, то это эдилы. Ради провинциалов позвольте мне сказать, что в Риме за законом и порядком следят преторы, их выбирают по шесть человек за раз, и они делят между собой четырнадцать кварталов. У каждого есть помощник для выполнения вспомогательной работы — ногами. Это и есть эдилы, наглые и дерзкие молодые политики, которые впервые заняли какой-то пост на службе обществу. Таким образом они убивают время перед тем, как занять лучшие места, на которых дают больше взяток.

Гней Атий Пертинакс был типичным представителем племени, этакий коротко стриженный щенок, взбирающийся по политической лестнице. Он надоедал мясникам требованиями мыть фасады лавок, а тут еще и избил меня. Раньше я никогда не видел его. Когда пытаюсь вспомнить происходившее, то вижу только какую-то серую полосу, наполовину скрытую потоком ослепительного солнечного света. Серая полоса — это, вероятно, утраченные воспоминания. По-моему, у него были светлые глаза и прямой острый нос, ему еще не исполнилось тридцати (то есть он был немного младше меня), а природная скупость уже отпечаталась на лице. Такие лица обычно бывают у людей, страдающих запорами.

Также присутствовал и мужчина постарше, в одежде которого я не заметил ничего пурпурного, то есть не сенатор. Он молча сидел в глубине комнаты. Этот человек обладал совершенно непримечательным лицом, которое к тому же ничего не выражало, и лысая голова. По опыту я знаю, что сидящие в углах люди — это наблюдатели. Вначале меня ждал обмен любезностями с Пертинаксом.

— Фалько! — закричал он после того, как с формальностями было быстро покончено и выяснилось, кто я. — Где девушка?

У меня была серьезная претензия к Атию Пертинаксу, хотя я об этом еще не знал.

Я придумывал грубый ответ, но сказать не успел — он приказал сержанту меня подбодрить. Я заявил, что я свободнорожденный гражданин, а избиение гражданина является оскорблением и нарушением демократии. Оказалось, что ни Пертинакс, ни его бугаи не изучали политические науки, и без колебаний и мук совести принялись за оскорбление демократии. У меня было право подать апелляцию прямо императору, но я решил, что толку от этого не будет.

Если бы я думал, что Пертинакс впал в такую ярость из-за привязанности к Сосии, мне было бы легче вынести избиения, но мы с ним не разделяли общих чувств. Все происходящее меня беспокоило. Сенатор вполне мог передумать, отказаться от нашего контракта и донести на меня магистрату, тем не менее, Децим Камилл выглядел мягким человеком и знал (в большей или меньшей степени), где находится его пропавшая девочка, поэтому я терпел. Я был хоть и в синяках, но гордый.

— Я верну Сосию Камиллину ее семье, когда они меня попросят, и что бы ты ни делал, Пертинакс, я не верну ее никому другому!

Я увидел, как его взгляд метнулся в сторону сидевшего в углу ничем не примечательного типа. На лице мужчины появилась легкая, грустная улыбка терпеливого человека.

— Спасибо, — сказал этот тип. — Меня зовут Публий Камилл Метон. Я ее отец. Возможно, я могу попросить вас об этом сейчас.