Серебряные орлы - [170]

— Ибо Болеслав Ламберт полагает, что датчане, вновь взяв серебро от короля Англии, уйдут с английского острова и вновь против меня обратятся, десятикратно подкрепись ладьями, оружием, мечами, на Этельредово серебро купленными. И еще думает мой брат, что это он сам рядом с Капутом поведет против меня норманнов, а, победив их мечами меня и дружину мою, сам вместе со своими братьями польской землей владеть будет.

"И если бы не я, если бы не дружба Этельнота ко мне, никогда бы Болеслав об этом не узнал", — довольно улыбнулся про себя Аарон.

— Заблуждается мой брат, думая, что датчане, получив серебро, уйдут из Англии, как бывало раньше. Не довольствуется Канут данью: не за добычу он воюет, а за корону. И пусть воюет. Чем рьянее будет он добиваться английской короны, тем позже против меня обратится. А когда наденет на себя корону — а он ее наверняка наденет, запомни мое слово, Рихеза, — только тогда, может быть, он захочет отобрать у меня Йомсборг, а может быть, и Гданьск. Но тогда уже опять будет мир между мной и императором: и это мое слово ты тоже запомни. И может быть, действительно тогда мы вместе с императором обратим свой меч против датчан.

— Почему именно тогда? Почему ты начинаешь святотатственную войну против императора, отец, если уже сейчас думаешь о мире?

— Потому что сейчас Генрих хочет иметь меня ленником, а как начнет воевать со мной, так ему расхочется.

Рихеза засмеялась:

— Мне кажется, отец, что ты всего, что захочешь, всегда добьешься.

— Не всегда, детка. Вот хотел же, чтобы Чехия у меня осталась без того, чтобы колено преклонять, — не вышло. Но я уже сказал тебе, что ошибся тогда. А когда не ошибаюсь, добиваюсь всего, чего хочу. И знаешь, почему так бывает? Потому что я привык добиваться в этот день только того, чего в этот день можно добиться. И ты знаешь, кто меня этому научил? Твой дядя, император Оттон. Он внушил мне эту мудрую науку папы Сильвестра, хотя сам ей не следовал. А раз не следовал, то и пал. Он призраки за правду полагал, как и ты, детка.

И вновь тишина. Аарон предположил, что в глазах Болеслава светится отцовская нежность, а в глазах Рихезы — изумление и упрямство.

— Я назвал тебя бедной дурочкой, Рихеза. Но на самом деле я вовсе так не думаю. Наоборот, такой умной женщины я еще не встречал…

"А вот сейчас Рихеза, наверное, краснеет", — промелькнуло у Аарона, еще больше удивленного.

— Такой умной, — продолжал Болеслав, — что поистине глупец будет тот, кто не позавидует моему Мешко, имеющему такую супругу. Мудрость, красота и благородная кровь — как редко это сочетается в одном человеке…

— Не погневайся, государь мой отец, но слово твое обратится против тебя самого.

— Что ты хочешь сказать? Не пойму тебя…

— Наконец и могущественный Болеслав чего-то не понимает! — торжествующе воскликнула Рихеза. — Но не знаю, позволено ли будет мне объяснить, что я подумала, отец… Еще ударишь меня за оскорбительное слово.

— Что же это за слово?

— Разрешаешь, отец? Не ударишь? Что ж, скажу, но помни: не прогневайся. Я хотела спросить, должна ли я по твоим словам считать тебя глупцом?

Аарона бросило в жар, потом в холод и снова в жар.

— Тихо, детка, — послышался из-за завесы после долгой-долгой минуты молчания голос Болеслава, низкий, как никогда еще, и странно трепетный. — Ведь это же мой сын, за кого ты вышла…

— Ты не мог не знать, что не за Мешко я хотела выйти… — Голос Рихезы тоже был необычно низким и тоже странно трепетный. — Ты не мог не знать, не мог… Ты не мог не понять, почему я взывала в Кёльне к Тимофею, что я еще молода, чтобы идти на ложе с супругом… что мне еще рано рожать… И вовсе не рано было, лгала я. Знала я, что Эмнильда больна… что еле ноги волочит… что через три-четыре года умрет…

Голос Болеслава зазвучал серьезно, почти сурово.

— Эмнильда все еще жива, Рихеза…

— Но ей недолго жить! — воскликнула Рихеза с нескрываемым, почти диким упоением. — Еврей, врач из Мисни, который спас Аарона в Познани, сказал Антонию, что не дальше чем через два-три года умрет твоя Эмнильда. Три года, всего три года! И вы не могли подождать? Силой толкали меня на ложе к Мешко, а ведь я вовсе не на его ложе хотела…

— Этого еврея на кол надо бы посадить за такие слова, — жестко сказал Болеслав.

Но Рихеза будто и не слышала его.

— lie о Мешко я думала, мечтая о радостной минуте… Не Мешко хотела родить сына от крови Оттонов и базилевсов… Не с Мешко хотела я взойти на ступени Капитолия… Сколько раз являлся ко мне в ночи Оттон Чудесный, сколько раз уговаривал меня, чтобы я только того любила, кого и он жарче всех любил.

У Аарона шумело в ушах, стучало в висках. Он резко сплетал и расплетал руки, даже суставы хрустели.

"Сейчас она кладет ему голову на колени… Сейчас он гладит ее голову, высвобождает ее волосы из-под чепца".

— Мы бы поехали с тобой в Рим с серебряными орлами впереди, а вскоре бы перед нами понесли золотых. Не стал бы Генрих императором, не на его и Кунегунды голову, а на твою и мою возложил бы святейший отец Бенедикт золотую диадему цезарей… Исполнилась бы мечта Оттона Чудесного, вдвойне сбылась бы, наполняя великой радостью его святую душу, пребывающую в лоне господнем.