Серебряное слово. Тарасик - [120]

И за дверью ей отвечают:

— Ма-ама!..

Они по обе стороны этой двери. Он тянется к замку. Она слышит его дыхание.

Дверь распахивается. Не мигая, молча глядят они друг другу в глаза.

— Тара-асик!

— Мамочка-а!

Она падает, бьется на лестничной площадке. Она плачет, ощупывает Тарасика, глядит на него, прижимает его к себе.

— Мальчик мой! Жизнь моя! Моя ласточка!

— Ма-ма, больно.

На мамин крик выбегает на лестницу папа Тарасика.

— Со-оня! — говорит папа. — Когда ты приехала? Что с тобой? Ты здорова?

Мама медленно отрывает заплаканные глаза от Тарасика и, все еще сидя на корточках, смотрит снизу вверх на папино растерянное, удивленное и обрадованное лицо.

И папа вдруг отступает. Он не знал, что у его жены, его Сони, могут быть такие глаза. В них ненависть, ярость.

Куда девалась папина кроткая Соня? Да это тигрица из зоосада.

— Соня!.. Опомнись, Соня! — говорит папа.

А мама:

— Ни разу не написать! Так издеваться! А потом трахнуть эту страшную телеграмму. Да как я жива-то осталась?.. Как ты мог?.. Как ты смел?! Нет… ты просто не человек!

— Не давал я тебе никакой телеграммы… я… Я только письмо. Успокойся, Соня. Опомнись, Соня!..

Нежно скрипнув, распахиваются двери на верхнем этаже. В двери мелькает усатое заспанное лицо пожилого соседа-лекальщика.

Он слушает, как мама Тарасика кричит на ошалевшего папу, видит, как папа обнимает ее за плечи и гладит по лицу.

— Товарищ Искра! — говорит лекальщик застенчиво. — Ясное дело… Чего не бывает в семье. Но нельзя ли как-то потише? Людям в шесть утра на работу, а вы — того!..

— А что с него взять, Ванятка? — бодро подхватывает ликующий голос. (Это жена лекальщика). — Хорошего человека не станут зазря срамить…. Я с тобой двадцать лет как зарегистрирована, а ни разу дураком-то не обозвала… Горемычная!.. Не успела уехать, а его, голубчика, хвать в милицию. А по ночам и домой-то не приходил. Мы ль не видали, мы ли не знаем?!

— Что такое?! Чего стряслось?!

— Искры скандалят, — отвечают друг другу лестничные площадки.

Шум крепчает. Голоса подхватывает эхо: «Искры! Скандалы! Ха-ха-ха…»

Опомнившись, папа вталкивает маму в раскрытую дверь. За ними, икая и всхлипывая, семенит Тарасик.

Дверь захлопывается. Тишина. Эхо жмется щекой к холодной шершавой стенке.

Вот башмачки Тарасика. Они стоят под кроватью и дремлют. Притаился шнурок рядом с кошкиным блюдцем. Долго и сладко будут спать сапожки Тарасика: сегодня суббота. А завтра воскресный день. Целый завтрашний день Тарасик будет только Тарасиком — маминым и папиным сыном и дедушкиным внуком. А послезавтра опять переколдуется в Тарасика Искру и станет мальчиком из детского сада. Ему хорошо!.. Рядом мама! Почему же так глубоко вздыхает сквозь сон Тарасик?

Пиликают батареи, — тонко, чуть уловимо поют свою песенку, похожую на песню сверчка.

Темно. Мама погасила верхнюю лампу, чтоб она не мешала Тарасику. Но отсвет снега входит в комнату и будто подмигивает. Снег под окнами светится спокойным широким голубым сиянием, прыскает блестками, горит, как от холодного пожара. Каждая брызжущая светом снежинка могла бы, верно, рассказать какую-нибудь историю, только не хочет говорить. У нее свой язык. Она — блещет.

На стене — две тени. (Ведь о третьей — об угловом человеке — знает только спящий Тарасик.)

Тени на стенке, должно быть, ссорятся. Одна из них взмахивает волосами, у другой становится дыбом хохол. Потом очень медленно приближаются тени друг к другу. Они целуются… Слились в одну большую, чуть дрожащую тень.

Кто сказал, что тени бывают грустными?

Это очень счастливая тень. Иначе Тарасик ни за что бы не перестал вздыхать и ворочаться.

Мама — тут!.. Он слышит это ухом, щекой, ресницами…

Мама приехала!.. Мама приехала!.. Тарасик копит силенки. Завтра с утра он даст знать о себе!..

Большая тень на стенке затихла…

Отойдем от окошка. Нехорошо подглядывать и подслушивать.

Осторожней! Покрепче держитесь за выступы стены. Давайте пойдемте дальше.

Дальше?!

Но что же дальше?

А дальше — весна. После зимы всегда бывает весна. Вы разве забыли?

Папа Тарасика хорошо освоит сопромат и электротехнику, сдаст экзамены, прекратит разгильдяйство и перейдет на следующий курс. Он станет очень хорошим электротехником. Он зажжет в своем доме фонарь, который будет светить не угасая. Ведь он может так много, он может — свет.

Дедушка обожжет в своей печи много ваз — синих, как море, желтых, как подсолнухи, красных, как закаты в Опошне. Обнаглеют птицы, скажут: «Весна» — и зачирикают на подоконнике.

Из старых веток выклюнутся новые почки.

Снег растает и побежит с крыш. Но сколько бы ни растаяло снега, капли будут всегда сочиться на землю — одна за другой, одна за другой. Не сливаясь (иначе они перестанут быть каплями).

Если кто-нибудь окликнет милиционера Морозко, он обернется, и вы увидите его молодое лицо. Он скажет:

— Извиняюсь, товарищ, обознались, товарищ. Мое фамилие не Морозко, а Синеоков.

А вы говорите, что чудес не бывает! Они — повсюду. В светлом глазку чернил. В луже. В тени на стене. В каждой ветке — хоть зеленой, хоть желтой.

Не поленитесь, зажгите свой потайной фонарь, — ага, вот то-то!

Я вам не солгала ни разу. А если бы и солгала, так что ж такого — книжка ваша, а грех — пополам.