Серебряная рука - [136]

Рум-заде, который уезжает вместе с ним в Алжир, не сводит глаз со своего друга, встревоженного и очень печального.

«Что с ним?» — думает он.

— Ах да, — говорит Рум-заде, просто чтобы нарушить это тягостное молчание, — посол де Лаплюм просил меня передать тебе, что юнга Пинар сбежал в Новые Индии, потому что герцог Герменгильд поклялся ему отомстить, когда тот, размахивая кинжалом, пытался защитить свою молодую госпожу от домогательств этого старого борова, преградив ему путь в ее комнату. Но теперь герцог мертв, и Анна де Браес наконец-то сможет делать все, что захочет. В городе только об этом и говорят.

Хасан пристально смотрит вдаль.

«Уж не собирается ли он в одиночку напасть на кортеж императора?» — думает со страхом Рум-заде, вглядываясь в лицо своего друга.

Лодка отчаливает.

Слуги хозяина крепости отправляются в обратный путь, ведя под уздцы освободившихся лошадей. На берегу ни души.

Но прежде чем лодка успевает окончательно скрыться за горизонтом, появляется еще один всадник верхом на взмыленной лошади. Он размахивает руками и громко кричит в надежде, что на лодке его заметят.

Никто не видит его стройную фигуру, в отчаянии протянутых к морю рук. Его силуэт четко вырисовывается на фоне заходящего солнца, прямой и тонкий, словно пика, увенчанный огромным беретом, напоминающим своим черным, загнутым книзу плюмажем запятую.

Анна де Браес опускает руки, снимает берет, прижимается к потной, пульсирующей шее лошади, и ее волосы рассыпаются по лошадиной гриве. На поясе висит чучело соболя с часами и старые паунеддас, на которых Хасан столько раз играл для нее и которые Осман Якуб передал ей в качестве свадебного подарка. Лодка совсем исчезает из виду. Ветер усиливается. Кто знает, как он называется и откуда дует. Анна всегда их путала.

XXVI

«Осман, дорогой, — пишет маркиза де Комарес, — наша малышка продолжает говорить „нет“».

Скоро Хасан должен выйти из Совета, но пока Осман Якуб еще не решил, стоит ли сообщать ему эту новость. Он всегда так замкнут и печален, его мальчик, что Осман не знает, что лучше, говорить с ним на эту тему или нет.

Очередной отвергнутый жених — герцог Саксонский. Уже два года продолжается эта дуэль между Анной и императором, так что для обоих она, должно быть, давно превратилась в игру. Карл предлагает очередную партию, она либо сразу отвечает отказом, либо тянет время, обсуждает, взвешивает все «за» и «против». И император до сих пор ни разу не рассердился, может быть, потому, что Анна умеет привести веские доводы, а он ко всему относится очень серьезно и обстоятельно и сам всегда полон сомнений. А может быть, потому, что Анна, сообщая о своем отказе, сопровождает его любезными фразами, красивыми подарками, крупными суммами денег, которые вручаются как бы случайно, по-семейному просто и вместе с тем деликатно. Или, может быть, потому, что императора не смущает медленное осуществление его планов? Такое же медленное, как биение его сердца, продолжающее удивлять медиков и придавать особое величие его жестам, словам, даже его дыханию.

Прошло уже два года с тех пор, как Хасан вернулся из Рима без Анны де Браес, тогда как Осман питал глупую надежду, что он привезет ее с собой.

— Анна обязательно вернется, — говорил он своим розам, за которыми в то время ухаживал с особым усердием, так как они должны были вот-вот расцвести. — Хасан приедет вместе с ней, чует мое сердце.

Столько всего произошло в его жизни, что он предчувствовал заранее, но на этот раз ошибся.

Однако Осман даже не успел по-настоящему огорчиться, так как самым значительным событием этих лет стал отъезд Хайраддина, непохожий на все предыдущие его отлучки: на этот раз он уезжал навсегда. Краснобородый принял предложение Султана Истанбула стать его великим кормчим.

Как красив был старик в день своего отъезда — в чалме, украшенной эгретом[15] и бриллиантами! Но особенно красивым, красивым, как никогда, выглядел Хасан, сидящий по правую руку от отца в окружении членов Совета, которые называли его агой, господином, царем, повелителем.

— Благодарю тебя, Господи, — сказал Осман, обращаясь к Небесному Отцу и с тех пор каждый день повторял свою благодарственную молитву, так как отныне его Хасан стал единовластным правителем Алжира и мечта Османа Якуба Сальваторе Ротунно осуществилась.

Однако тому знаменательному Совету, который утвердил его на царствование, предшествовали трудные дни. Мальчик сказал, что не хочет быть царем. Уже пришло подтверждение из Истанбула, уже флот Хайраддина с 400 брусками золота в подарок Великому Султану был готов к отплытию, уже ожидал караван подарков, включая 1500 мальчиков и тысячу женщин для сераля, тысячу рулонов шелка и парчи, навьюченных на 20 верблюдов, три корзины самоцветов под охраной конного отряда, а упрямый мальчишка все не решался сказать «да».

Это было неслыханно.

— Разве так можно? — говорил Осман Якуб. — Краснобородые привезли тебя во дворец простым пастушонком, долгие годы растили и воспитывали как будущего царя, и так-то ты им платишь за их доброту? Но скажи почему? Что творится в твоей дурной голове?

Хайраддин, вместо того чтобы разгневаться и наказать его, бросив в горную шахту, что было бы только справедливо, хотя Осман, конечно, умер бы с горя, вместо того чтобы задушить собственными руками или скинуть с башни, спокойно разговаривал с ним и выслушивал лишенные всякого смысла доводы своего приемного сына, которому не нравилось, что отец отправляется воевать за Великого Султана. Но Хайраддин всю жизнь мечтал именно об этом. Хотя он любил рассуждать о справедливости, о разнице между царями и пиратами, между нападением и защитой, ему нравилось плавать по морям, нравилось воевать. Краснобородый терпеливо уговаривал мальчика, видя, как он разочарован, зная, какой он чувствительный, как склонен мечтать о несбыточном: пусть он будет спокоен, его отец Хайраддин навсегда сохранит верность принципам, которым учил и его. Он уже добился того, что был частично изменен режим службы на кораблях Великого Султана. Это позволит обеспечить матросов полноценной пищей, упорядочить вахты и расписание увольнений на берег, а в дальнейшем он рассчитывает добиться еще более существенных изменений. Впрочем, уже почти решено, что отныне лишь половина гребцов будет из каторжников и пленных. Другую половину составят вольные люди, которые получат плату, подобную остальным морякам, чтобы мобильность флота не была «делом рук пленных» в буквальном смысле слова. Конечно, Великий Султан не мог ограничиться флотом, состоящим только из маленьких судов. Хайраддину придется распрощаться со своими юркими галиотами и командами матросов, целиком из свободных людей, владеющих судами. Великий Султан не мог принять систему паев и владеть кораблями на равных с другими. Если Алжир мог пойти на то, чтобы корабли принадлежали матросам и всему городу, то в огромной империи такое положение дел привело бы к путанице, и корабли, «принадлежащие всем», на самом деле не принадлежали бы никому. Никто бы о них не заботился, никто бы ими не распоряжался.