Серебряная рука - [126]

— Ее сделал Пинар. Помните его? Кажется, будто вы совсем забыли этих молодых людей, но я готов поклясться, что вы приехали в Рим из-за них.

— Может быть, так оно и есть.

Жан-Пьер останавливается и не без лукавства смотрит на своего гостя, который держит в руках головку, вырезанную из дуба.

— Пинар сделал ее, когда мы плыли на моем адмиральском судне. Это портрет Анны. Они очень дружили, и Анна страдала от разлуки с ним. Ах, вы же ничего не знаете! Несколько месяцев назад Пинар уехал в Новые Индии. Может быть, даже уже добрался туда. Это длинная история, и я расскажу вам ее завтра. Суть же в том, что Анна потеряла защитника и друга.

— А как поживает Анна де Браес?

— Наконец-то вы решились. Если вы спрашиваете о ее здоровье, то хорошо. Скоро вы сможете ее увидеть. Вот приглашение на большой праздник, который устраивается в ее доме завтра вечером в честь Карла Габсбургского. Сразу после вечерней службы.

Принц Хасан молча рассматривает приглашение, которое Жан-Пьер положил перед ним.

— Не старайтесь казаться таким бесстрастным. Я с пониманием отношусь как к своим, так и к чужим чувствам. И тоже их боюсь. Я всегда боялся сердечных ран больше, чем ран, полученных на поле битвы. Но вы хотите вовсе отринуть чувства, а это ребячество. У вас и так было слишком много отцов, чтобы еще и я претендовал на эту роль. Вы заслуживаете того, чтобы отвести вас туда завтра без предупреждения, но это слишком рискованно. Будет лучше, если вы сначала подготовитесь, чтобы действительно остаться бесстрастным в нужный момент. Мы сможем увидеться с ней только в присутствии императора.

Де Лаплюм забирает головку из рук Хасана и ставит обратно на полку среди книг.

— Разумеется, Анна очень изменилась. Когда я познакомился с ней, она показалась мне слабой и меланхоличной девочкой. Но какой у нее характер! На нее можно положиться. Завтрашний праздник устраивается не только в честь Карла. Это будет также праздник по случаю завершения строительства нового дворца, так как старый был разрушен несколько лет назад ландскнехтами. И еще это праздник в честь хозяйки дома.

— Завтра ей исполняется восемнадцать лет.

— Слава Богу, вы не забыли. Прекрасно. Я знал, что это невозможно. Сказать по правде, я всегда догадывался, что вы ее любите. Молчу, молчу, это меня не касается, и больше мы никогда не будем об этом говорить. Но теперь разрешите мне все же сказать. Вот, возьмите, — говорит Жан-Пьер, передавая Хасану книгу, — почитайте сегодня на ночь. Это Петрарка. Очень подходит для вашего состояния, и надеюсь, он научит вас не стесняться проявлений нежности и любви. Простите, что вмешиваюсь, но я ваш друг. На тот случай, если вам не захочется читать, но возникнет желание посмотреть на звезды, я распорядился приготовить вам комнату на верхнем этаже.

3

— Пришло время сказать тебе правду, — изрек бы Осман Якуб, если бы присутствовал при разговоре в кабинете, и сразу приготовил бы ему какой-нибудь отвар или настой.

Но Хасан один, без Османа и без его отваров, так что ему остается только посмеяться над самим собой.

— Я здесь как на ладони, — говорит он самому себе, потому что во всей этой истории он и вправду вел себя как трус.

Но какой смысл ввязываться в сражение, если заранее известно, что оно обречено? И потом, это не сражение, а боль, которая навсегда поселилась в душе. Единственное, что можно сделать, загнать ее как можно глубже, на самое дно, потому что она будет стремиться вновь выйти наружу. Такова его обычная тактика, однако сегодня она не срабатывает и совершенно бесполезна. Лучше плыть в этом море, теша и баюкая себя неопределенными чувствами, неоформившимися мыслями, мимолетными фантазиями, которые вдруг становятся властными, навязчивыми, мучительными, чтобы потом вновь ускользнуть от них. Обрывки видений из прошлой жизни и из будущего, которому не суждено сбыться.

Но, конечно, главное — ее образ, постоянно возрождающийся, немного расплывчатый, чудом уцелевший, так как Хасан всегда стремился от него избавиться: счастливое или печальное выражение лица, улыбающиеся или надутые губы, глаза, блестящие то от радости, то от горючих слез, и незабываемый сердитый детский голос, который упрямо твердит: «Я же говорила, говорила, что это плохо кончится».

Мучительно приятно чувствовать свое тело, отяжелевшее от усталости и дремоты, потрясаемое переживаниями, волнениями, гневом, и вместе с тем ощущать себя где-то за его пределами, присутствовать лишь в качестве зрителя, наблюдая за происходящим со стороны, забываясь в сладостном предвкушении, что завтра он увидит ее настоящую.

Эта прекрасная мечта была столь утешительной, что могла бы и убаюкать, навеяв сон, если бы не голос Анны, гордый, насмешливый, который каким-то необъяснимым способом врывался в воспоминания, словно ураганный ветер, неся с собой калейдоскопические обрывки слов и звуков. «Когда, — вопрошал этот голос, — когда я дала тебе разрешение любить меня?»

Какой он теперь, настоящий голос Анны? Всю ночь ее пригрезившийся голос звучал в ушах Хасана то бесконечной болтовней, как прежде, то прерываемый плачем, становясь то колючим в упрямых и насмешливых пререканиях, то нежным, когда она смеялась своим серебристым смехом, но все более настойчивым, все более любимым.