Серебряная пуля - [16]

Фотоаппарат я спрятал за балкой, забравшись как можно выше. Тайник был не хуже, чем в дымоходе. В конце концов, фотоаппарат — это не килограмм золота в слитках. Ежели его кто-то и сопрет, то что ж, так тому и быть. Невелика потеря.

Очутившись в квартире, я первым делом полез под душ, потому что тело стало липким от пота. Удивительно, но я испытывал такой сильный мандраж, будто была дана команда «Приготовиться к бою!», причем с превосходящими силами противника. Давно меня так не колотило…

Африкан, Африкан… Кто ты, таинственный дедуля? Эта мысль не давала мне покоя. Я и так и эдак пытался выбросить ее из головы, вымести метлой, но она упорно возвращалась, вызывая раздражение и неудовлетворенность. Уж такое свойство человеческой натуры — искать себе приключения на одно место. Я не был исключением. В конце концов мне так сильно захотелось навести справки об Африкане, что я плюнул на свои опасения (а они были, были! сидели возле сердца как заноза) и позвонил другу моего дорогого дедули. Уж он-то должен был хоть что-то знать про убиенного соседа.

К телефону долго не подходили, и я забеспокоился — жив ли Георгий Кузьмич?! Он был сильно в годах. Я не виделся с ним несколько лет — с той поры, как схоронил своего деда. Мы встретились на поминках. Но я верил, что он еще жив, — два месяца назад Георгий Кузьмич выступал на какой-то краеведческой конференции, которую показывали по телевидению; он был историком. И не просто историком, а профессором, доктором наук, написавшим кучу монографий и книг.

Наконец в трубке щелкнуло, и знакомый глуховатый голос сказал:

— Алло! Я слушаю.

— Здравствуйте, Георгий Кузьмич! Извините, что побеспокоил, но мне нужно срочно с вами встретиться.

— Простите, но вы не представились…

— Ой! — невольно воскликнул я и тут же рассмеялся. — Вы не узнали меня, значит, буду богатым. Я Алеша, внук Николая Васильевича Богданова.

— Вот теперь вспомнил… — Голос Георгия Кузьмича потеплел. — Ну конечно же, Алешка. Рад слышать тебя. Что там у тебя стряслось?

— Георгий Кузьмич, это не телефонный разговор…

— Понял. Тогда приезжай ко мне через часок. Время устраивает?

— Вполне.

— Ты еще не забыл, где я живу?

— Ну как можно…

Действительно, как можно забыть те прекрасные вечера, которые я, еще малец, проводил в квартире Георгия Кузьмича, напичканной, с моей детской точки зрения, настоящими сокровищами. Чего там только не было! И африканские маски, и старинные древнегреческие сосуды, начиная от большой амфоры и заканчивая крохотным алавастром для благовоний, и какие-то горшки-черепки совсем неизвестного происхождения, и старинное оружие, развешанное по стенам, и чучела диковинных птиц… А еще много фотографий, в основном групповых, где были изображены голые папуасы, пигмеи и индейцы в боевой раскраске, — Георгий Кузьмич очень много путешествовал. Они висели в рамках, соседствуя со старинными картинами, большей частью акварелями.

Дед и Георгий Кузьмич о чем-то горячо спорили, не забывая прихлебывать из старинных кубков горячий грог (он был их излюбленным напитком), а я как завороженный часами рассматривал диковинные волнистые клинки, мушкетоны и пистоли — точно такие, как в фильмах про пиратов. Мне даже поначалу казалось, что Георгий Кузьмич тоже ходил когда-то по морям-океанам под черным пиратским флагом, настолько он был порывистым и непредсказуемым.

Входная дверь открылась сразу. Я даже не успел нажать на кнопку звонка. Оглянувшись, я кисло скривился — ну никуда теперь не денешься от этих вездесущих камер наблюдения! Георгий Кузьмич тоже обзавелся новинкой, берегущей покой обывателей. Глазок видеокамеры торчал под самым потолком. Впрочем, охранять у Георгия Кузьмича и впрямь было что. По нынешним временам его коллекции представляли большую ценность.

— Ну входи, входи, богатырь! И в кого ты такой большой уродился?

Мы обнялись. Я почувствовал волнение. Мне вдруг показалось, что время пошло вспять и сейчас из кухни выйдет мой дед с кубком грога в руках.

— Извини за беспорядок… — Георгий Кузьмич освободил для меня кресло, в котором лежал плед. — Дочь на даче, поэтому убраться некому. А я уже могу только пыль протирать. И то лишь перед большими праздниками. Здоровье шалит. Годы…

Он и впрямь сильно сдал. Это сколько же ему? — подумал я. Никак не меньше восьмидесяти. А может, и больше. Я никогда не задавался таким вопросом.

— Между прочим, ты легок на помине, — сказал Георгий Кузьмич, устраиваясь напротив меня в своем любимом резном кресле, обитом мягкой коричневой кожей.

Историю этого кресла я знал. У Георгия Кузьмича оно появилось после Отечественной войны, в конце пятидесятых. Какой-то партийный босс менял мебель в своем высоком кабинете и не нашел ничего лучшего, как выбросить антикварную мебель, наследие «проклятого царизма», на свалку. Радуясь тупости чиновника, Георгий Кузьмич подобрал раритет и привел его в надлежащий вид.

— Вчера я был на кладбище, посещал свою Анюту — царствие ей небесное! — Георгий Кузьмич истово перекрестился. — И зашел на могилу Николя… — Так он кликал моего деда, а тот, в свою очередь, называл его Жоржем. — Посидел на скамейке, повспоминал… Немного нас, солдат Великой Отечественной, уже осталось. Совсем немного. И знаешь, в какой-то момент я вдруг увидел внутренним зрением тебя. Правда, в коротких штанишках и с игрушечным револьвером в руках… — Тут он добродушно улыбнулся. — Но это был не мой сын и даже не мой внук, а точно ты. Сознаюсь, я сильно удивился. Вроде мои воспоминания касались только нашей дружбы с твоим дедушкой, а тут такая картина… И лишь когда уходил с кладбища, неожиданно понял, что это Николай подает мне какой-то знак. И он касается тебя. Но что именно за этим скрывается, я понять не мог. И вот, пожалуйста, ты сидишь передо мной и, похоже, тебе есть что мне рассказать.