«Серебряная кошка», или Путешествие по Америке - [30]

— Про Питера! — неслось из левой половины зала.

— Это им будет скучно, пусть поглядят Марлен Монро…

— Какая же это актриса? — неистово возражал кто-то советчику. — Она же двух слов связать не может!

— Зато фигура, бюст, — выступили в поддержку Марлен.

— «Ночь охотника»! — неслось из зала.

— «Поцелуй меня в затылок»!

— «Американец в Париже»!

Стало так шумно, что мы уже почти ничего не понимали. И вдруг, покрывая все прочие голоса, прокатился над головами истинно русский бас:

— Господа, рекомендую фильм про зайца. Ве-лико-леп-ная вещичка!..

Как только окончился киноплебисцит, сквозь толпу окруживших делегацию репортеров пробились два плотных, коренастых человека лет по пятидесяти. Их странная для этих мест одежда сразу привлекла наше внимание. На мужчинах красовались цветные косоворотки, сделанные хоть и из найлона, но на русский манер.

— Позвольте представиться, — узнали мы знакомый бас. — Молокане. Русские люди. Душевно рады прибытию вашему на сию землю. Хопров Тимофей Иванович.

— Котов Иван Алексеевич.

Оба говорили по-русски, ударяя, как сибиряки, на «о». Борис Полевой успел шепнуть в нашу сторону:

— Это же чорт знает что такое! Ну, братцы, будет что рассказывать!..

Молокане пригласили нас к себе:

— Самовар поставим, щец покушаете наших, российских. В отношении же «существенного» — не употребляем, по религиозным мотивам, однако в смысле потчевания дорогих гостей и самогонца по чарке будет…

Но отведать в тот вечер молоканского угощенья нам не удалось.

Когда мы заявили Эндрю Чихачеву о намерении побывать у них в гостях, он быстренько удалился посовещаться с мистером Клукхоном. Вернувшись, переводчик заявил:

— Мы не можем разрешить вам этого визита пока…

«Пока» означало, что необходимы консультации с «высшими сферами», кои должны были определить «целесообразность посещения с точки зрения…». Трудно понять, с какой точки зрения, однако нам пришлось перенести встречу на следующий день.

Прежде чем рассказать о ней со всеми подробностями, несколько слов о том, кто такие молокане.

Эти сведения мы почерпнули из небольшого журнальчика, подаренного нам Хопровым и Котовым в день знакомства.

Как говорится в одной статейке этого журнала, первое появление духовных христиан в России относится к XVI веку. В ту пору в Москву из Англии был вызван какой-то лекарь, имя его забыто. Лекарь познакомился с бывшим при дворе тамбовским помещиком. Он стал довольно часто бывать у него, много толковал помещику о библии, которая в то время в России была запрещена. У помещика был слуга, смышленый человек, некто Матвей Семенов (либо Башкин, а иные называют его Долгоматовым). Он разобрался и понял библейскую истину гораздо лучше, чем сам помещик. Скоро слуга стал пренебрегать обрядами греко-русской церкви и не поклонялся иконам. Уклонение Семенова от обрядов заметили, и он принял мученическую кончину через колесование.

Полтора века спустя возникло молоканство как религиозная секта. Основателем ее стал Семен Уклеин.

Сами молокане не знают, почему они называются молоканами. Одни из них говорят, что сектанты в пост ели молоко, другие — что учение свое считают молоком духовным, а третьи утверждают: потому, дескать, что сосланы были наши братья царским правительством на берега реки Молочной, в бывшую Таврическую губернию.

Поскольку все мы не отличались широтой познаний в области деятельности религиозных сект вообще и молокан в частности, могу сообщить лишь самые скудные сведения о причинах появления молокан на тихоокеанском побережье Америки. Дело в том, что молокане, кроме противоборства обрядам, отказывались служить в армии, за что преследовались царским правительством. Часть из них лет пятьдесят тому назад эмигрировала в Америку.

Получив соответствующее разрешение достопочтенных представителей государственного департамента, мы отправились к молоканам.

Везли нас на двух вполне современных автомобилях все те же Хопров и Котов.

— Вот, паря, — рассказывал о своей жизни Иван Алексеевич, — приехал, значит, я в Жилос. Денег нету, опять же ничему не обучен. Маялся не год, не два. А там подошла планида, купил я себе ферму, глядишь, и кару прикупил.

— Многие хорошо прижились на этой земле?

— Э-э… — тянет Иван Алексеевич. — Кто посильнее совладал, а тыщи так и сгинули в нищенском разе. Дык ведь жизня, она — что молонья: кого минует, кого пацалует.

Передаю без изменений говор Ивана Алексеевича. По-английски он объясняется вполне грамотно, как современный образованный человек, а русский язык у него — дикая, глухая дореволюционная деревенщина. Так и у других молокан. Они будто застыли в том виде, в каком когда-то покинули русскую землю.

— А Расея эка грянула! — не умолкает Иван Алексеевич. — Застит глаза от ужасти аграмадной ее силищи и сподвижности. Во бы, паря, хучь глазком глянуть на матерю-землю!

Машины, пробежав километров тридцать за Лос-Анжелос, остановились возле одноэтажного, но большого дома — молитвенного пристанища молокан.

Вошли — и глазам нашим предстало необычайнейшее зрелище. В ярко освещенной комнате находилось человек двести-триста народу. Стояли они в несколько рядов, образуя ровный квадрат. Женщины были одеты в белые шелковые платья, как на свадебном гулянье где-нибудь в Зауралье. На мужчинах плотные яловичные или хромовые сапоги, косоворотки не ярких, чаще голубых и розоватых оттенков. Седые бороды стариков блестели в свете сильных электрических ламп, напоминая по цвету хлопья молодого, только что выпавшего снега. Иные мужчины и помоложе носили бороды лопатой. Пахло, как и полагается в таком случае, сапожной мазью, кислой капустой да тонким вкусным, щекотавшим ноздри запахом ржаного хлеба.