Серебристый луч надежды - [18]

Я так углубился в беспокойные мысли, что, должно быть, прослушал заказ Тиффани. Из этого состояния меня выводит голос официантки, которая явно обращается ко мне.

— Сэр?

Я кладу меню на стол; Тиффани и официантка смотрят на меня во все глаза, будто что-то не так.

— Хлопья с изюмом, — выдаю я, припомнив, что хлопья стоят всего два доллара двадцать пять центов.

— С молоком?

— А сколько стоит молоко?

— Семьдесят пять центов.

— Да, пожалуйста, — отвечаю, решив, что это не ударит по карману, и передаю меню официантке.

— Все?

Утвердительно киваю. Официантка, уходя, довольно внятно вздыхает.

— Что ты заказала? — спрашиваю Тиффани. — Я не расслышал.

Стараюсь, чтобы мой голос звучал любезно, но втайне беспокоюсь, что не останется денег на приличные чаевые.

— Только чай, — отвечает она.

И мы оба смотрим в окно, разглядывая припаркованные на стоянке машины.

Приносят заказ. Я открываю одноразовую коробочку и пересыпаю хлопья в миску. Заливаю коричневые хлопья с засахаренным изюмом молоком из миниатюрного кувшинчика. Продвигаю миску с хлопьями на середину стола и предлагаю Тиффани угощаться.

— Можно? — переспрашивает она.

Я киваю, Тиффани берет ложку, и мы едим.

Сумма в счете — четыре доллара пятьдесят девять центов.

— Сдачу? — Официантка смеется и качает головой, когда я протягиваю ей обе двадцатки.

— Нет, спасибо, — отвечаю я, думая, что Никки была бы рада, ведь я оставляю щедрые чаевые, а официантка поворачивается к Тиффани:

— Дорогуша, я его недооценила. Приходите к нам еще, да поскорее!

Видно, что выручкой она довольна, потому что идет к кассе, почти пританцовывая.

На обратном пути Тиффани молчит, и я тоже. Когда мы подходим к ее дому, говорю, что замечательно провел время, благодарю и протягиваю руку для пожатия, чтобы она не поняла превратно.

Она смотрит на мою руку, потом поднимает глаза и глядит мне в лицо, но на рукопожатие не отвечает. Секунду мне кажется, что она вот-вот снова заплачет.

— Помнишь, я сказала, что ты можешь трахнуть меня? — говорит вдруг Тиффани.

Медленно киваю: слишком живо помню, к сожалению.

— Я не хочу трахаться с тобой, Пэт. Понятно?

— Понятно, — говорю.

Она поворачивается и идет к себе, а я остаюсь один.

Дома мама с энтузиазмом выспрашивает, что мы ели, и, когда я отвечаю, что хлопья с изюмом, она смеется и не верит.

— Нет, ну правда, что?

Не говоря больше ни слова, поднимаюсь в свою комнату и запираю дверь.

Лежа в кровати, рассказываю Никки на фотографии все-все про мое сегодняшнее свидание, и про то, как я оставил официантке хорошие чаевые, и про то, какой грустный вид у Тиффани, и как мне хочется, чтобы время порознь поскорее закончилось, чтобы я мог пригласить жену в какое-нибудь кафе, разделить с ней порцию хлопьев с изюмом, а потом идти рядом, дыша прохладным воздухом раннего сентября, — и тут я снова плачу.

Зарываюсь лицом в подушку и рыдаю тихонько, чтобы родители не услышали.

Петь, кричать, показывать

Я встаю в полпятого утра и сразу же приступаю к тренировке, чтобы закончить до начала матча. Когда наконец выбираюсь из подвала, по всему дому идет запах тостов с крабовым маслом, домашней пиццы и куриных крылышек.

— Вкусно пахнет! — бросаю маме на ходу, надеваю мешок для мусора и выбегаю на улицу.

А там — Тиффани, уже разминается, бегает туда-сюда мимо моего дома. Я в замешательстве: как так, вчера же ее не было, да и сегодня я бегу гораздо раньше обычного.

Направляюсь к Найтс-парку; оглядываюсь — она бежит следом.

— Откуда ты узнала, что я выйду так рано? — спрашиваю, но она даже не поднимает голову, просто молча бежит сзади.

Одолеваю десять миль и возвращаюсь домой, а она бежит дальше, так ничего и не сказав. Можно подумать, мы вовсе не ходили ни в какую закусочную, и не ели вместе хлопья с изюмом, и все осталось по-прежнему.

Серебристый «БМВ» моего брата уже возле дома, так что я шмыгаю в заднюю дверь, поднимаюсь по лестнице и бегу в душ. Помывшись, надеваю свою баскеттовскую футболку, с которой мама отстирала всю косметику, и в полной готовности болеть за «Иглз» иду в гостиную, откуда уже доносятся звуки предматчевого обзора.

К моему удивлению, рядом с братом сидит Ронни. На обоих зеленые выездные футболки «Иглз» с номером 18 и именем Столлворта; на Ронни — дешевая копия, с термонаклейками, на Джейке — настоящая. Отец сидит в кресле, в своей любимой футболке Макнабба, пятого номера.

— «Птички», вперед! — говорю я.

Брат встает и поворачивается ко мне.

— А-а-а-а-а!.. — кричит он, вскинув обе руки в воздух, и тогда Ронни и папа тоже встают, выбрасывают руки вверх и кричат:

— А-а-а-а-а!..

И вот мы кричим уже все вчетвером, подняв руки:

— А-а-а-а-а!

А потом мы все вместе скандируем, быстро выбрасывая в стороны руки и ноги, чтобы показать каждую букву:

— И! Г! Л! З! Иглз!

После этого брат огибает диван, подходит ко мне, кладет руку на плечо и запевает командный гимн, я вспоминаю слова и подхватываю:

— Вперед, орлы, вперед! К победе прямиком!

Я так счастлив оттого, что пою вместе с братом, что даже его объятие не раздражает меня. Мы вместе обходим диван и поем:

— Забьем отличный мяч — и раз, и два, и три!

Я гляжу на папу, и он не отворачивается, только принимается петь с еще большим воодушевлением. Ронни подскакивает ко мне, хватает за плечи, и вот я уже зажат между братом и лучшим другом.