Серебристый луч надежды - [14]

И сейчас я снова целую фотографию, ощущая холодную ровную поверхность стекла и оставляя на нем след поцелуя, который стираю своей футболкой.

— Господи, Никки, как же мне тебя не хватает! — признаюсь я, но фотография, как всегда, молчит. — Прости, что сначала мне не понравился этот снимок, — ты не поверишь, но сейчас я без него просто жить не могу. Помню, я сказал тебе, что подарок не такой уж и замечательный, но это было до того, как я начал проявлять доброту, а не доказывать всем подряд, что я прав. Ну да, я просил подарить мне новый набор для барбекю, однако я очень рад, что у меня есть эта фотография, только благодаря ей я продержался все это время в психушке и захотел стать лучше. Теперь я другой. Я не просто понимаю, но по-настоящему ценю, что ты вложила в этот подарок столько мыслей и усилий. Это единственный твой портрет, который у меня остался. Какой-то негодяй украл все наши фотографии из маминого дома, польстившись на дорогие рамки…

Внезапно, ни с того ни с сего, я вспоминаю про видеозапись нашей свадьбы: там Никки и ходит, и танцует, и разговаривает, а в одном месте она даже заявляет, глядя прямо в камеру, как будто обращается ко мне: «Я люблю тебя, Пэт Пиплз, жеребец ты этакий!» От этой фразы я до упаду смеялся, когда смотрел видео в первый раз вместе с отцом и матерью Никки.

Стучусь в спальню к родителям, потом еще раз.

— Пэт? — отзывается мама.

— Мне вообще-то на работу утром, ты в курсе? — ворчит отец, но я не обращаю на него внимания.

— Мам? — говорю я двери.

— Что такое?

— Где видео с моей свадьбы?

Молчание.

— Помнишь, была кассета с записью моей свадьбы?

Она по-прежнему молчит.

— Она в коробке с другими кассетами, в кладовке?

Через дверь я слышу, как родители перешептываются, а потом мама отвечает:

— Дорогой, кажется, мы давно отдали тебе кассету. Она, наверное, осталась в твоем прежнем доме. Извини.

— Что? Да нет же, она внизу, в кладовке. Ничего, я сам найду. Спокойной ночи.

Однако, перерыв всю коробку с кассетами в кладовке, нужной я не обнаруживаю. Обернувшись, вижу, что мама спустилась вслед за мной в гостиную, стоит в ночной рубашке и кусает ногти.

— Где она?

— Мы отдали ее…

— Не ври мне!

— Наверное, переложили куда-то, но она найдется рано или поздно.

— Переложили? Она же невосстановима! — Это всего лишь видеокассета, но во мне закипает злость, хоть я и понимаю, что надо как-то с этим справляться. — Вы же знали, как она важна для меня. Как вы могли ее потерять? Как?

— Успокойся, Пэт. — Мама выставляет ладони перед грудью и делает осторожный шаг в мою сторону, словно пытается подкрасться к бешеной собаке. — Расслабься, Пэт. Просто расслабься.

Но я злюсь все больше и больше, однако, прежде чем успеваю сказать или сделать какую-нибудь глупость, вспоминаю, что я на волоске от возвращения в психушку, куда Никки никогда не приедет. Пулей проношусь мимо мамы, спускаюсь в подвал и делаю пятьсот подъемов корпуса на «Стомак-мастере-6000». После этого я все еще зол, поэтому сорок пять минут кручу педали велотренажера, а затем пью воду, пока не чувствую, что готов приступить к пятистам отжиманиям. Лишь когда мои грудные мышцы наполняются жидкой лавой, я решаю, что вполне успокоился и могу идти спать.

В доме стоит полная тишина, а свет в родительской спальне погашен. Беру фотографию Никки, иду с ней на чердак, выключаю вентилятор, забираюсь в спальник, пристраиваю Никки рядом с изголовьем, целую на ночь — и потею, сгоняя жир.

Я не поднимался на чердак с того самого раза, когда ко мне являлся Кенни Джи. Очень боюсь, что он придет снова, но надо же как-то бороться с лишним весом. Я закрываю глаза, принимаюсь тихонько гудеть и мысленно считаю до десяти, снова и снова, и сплю до утра без всяких происшествий.

Наломав дров, как Димсдейл

Возможно, пуритане были глупее современных людей, но не верится, что в семнадцатом веке этим бостонцам понадобилось столько времени, чтобы разоблачить их духовного пастыря, который заделал ребенка местной потаскушке. Мне все стало ясно в восьмой главе, когда Гестер поворачивается к Димсдейлу и говорит: «Вступись же хоть ты за меня!»[8] «Алую букву» Готорна, помнится, нам задавали в старшей школе, и если бы я знал, что в этой книге столько секса и интриг, я бы, наверное, осилил ее еще в шестнадцать. Боже мой, просто не терпится спросить у Никки, приукрашивает ли она все эти пикантные подробности в классе, потому что в таком случае подростки уж точно прочитают книгу.

Димсдейл мне не очень интересен: ему досталась такая замечательная женщина, а он отказался от нее. Нет, я, конечно, понимаю, что ему было бы непросто объяснить, как это он сделал ребенка чужой несовершеннолетней жене, притом что он еще и священник, но уж если Готорн что и разжевывает читателю, так это то, что время лечит все раны. Димсдейл это усваивает, но слишком поздно. К тому же, думаю, Бог предпочел бы, чтобы у Перл был отец. Вероятно, Всевышний решил, что пренебрежение собственной дочерью — куда больший грех, чем шашни с чужой женой.

При этом я симпатизирую Чиллингуорсу. Очень симпатизирую. Ну представьте, он отправляет свою молодую жену в Новый Свет, пытается сделать ее жизнь лучше, а она в конце концов рожает ребенка от другого мужчины — разве это не плевок в душу? Хотя он все равно был слишком стар и уродлив и по-настоящему не имел права жениться на молоденькой девушке. А когда начал психологически мучить Димсдейла, давать ему всякие непонятные корешки и травки, Чиллингуорс напомнил мне доктора Тимберса и всю его компанию. Тогда я понял, что Чиллингуорс вовсе не собирается проявлять доброту и милосердие, и перестал на него надеяться.