Серебристая Чаща. 1 часть - [4]

Итак, семья. Большая. Глава семьи – спокойный, крупный тюлень, мать – энергичная, цепкая малютка, младший сын, взрослая дочь, почти не живущая в доме, старший сын – Игорь, мой недолгий ухажёр. Времена нестабильные, самый конец прошлого века, народ выживал, торговал, экономил. Хлынула разномастная информация обо всём и ни о чем конкретно. Россияне, словно слепые кутята тыкались и мыкались без работы. Большие предприятия позакрывались, в магазинах дорого, мужчины опускали руки, а женщины не могли позволить себе такой роскоши и ввязывались в торговый бой. Моя мама торговала шоколадом, мороженым, жвачками и всякой мелочевкой. Папа и я подвозили по утрам товар на ее точку. Помню раннее зимнее утро. Холодно и темно. Папа раздражён и ехать никуда не хочет, а надо. Я спускаюсь вниз и сажусь в его заледеневшую "копейку", пытаюсь завести машину, она не заводится. Чтобы почувствовать себя веселее, я включаю габариты и ближний свет. Через минут десять выходит мой папа и начинает ругаться, что я посадила карбюратор, включив габариты. Мне обидно, и я не помню уже, чем закончилось то утро.

В нашей семье было принято употреблять алкоголь исключительно по большим праздникам, которые можно пересчитать по пальцам одной руки. Новый год, день рождения кого-то из взрослых, мамы или папы.

В семье Игоря установились немножко другие традиции. Его отец мог выпить на пару с женой, допустим, в одну из тяжёлых пятниц. Они могли отпраздновать окончание рабочей недели. Мама Игоря относилась к тому сорту женщин, которые умели пить без последствий в виде быстрого алкоголизма и отекшего лица по утрам. Она была очень деятельной и злой на работу. Она хваталась за всё, и всё в ее руках горело. Ростом мама Игоря была невысокого, худенькая, приятная на лицо, но не более. Она подкрашивала свои тонкие губы розовой блестящей помадой и носила короткую стрижку. Волосы ее были темно-русые и, кажется, вились от природы. Помню она однажды бежала на работу, и ее невысокие каблучки скоро-скоро цокали по асфальту. За спешащей женщиной стремительно неслась мелкая собачонка. Она тявкала и то и дело пыталась зацепить зубами край брюк. Женщина пару раз останавливалась и отпугивала псину топаньем ноги, при этом сама хохотала. Этот лёгкий искристый хохот уже десятки лет как растворился в воздухе Серебристой Рощи, а я до сих пор его помню.

Когда я вырвалась из школы и стала ездить на профессиональное обучение в другой город, то события в поселке меня, вообще, перестали интересовать. Казалось, что с потерей моего интереса к жителям Серебристой Чащи, их жизнь тоже закончилась. Но, разумеется, это было не так. Жизнь их продолжалась, только я об этом ничего не знала и не хотела знать. Однажды после занятий в техникуме я ждала на остановке междугородний автобус, чтобы ехать домой. Была поздняя весна, очень тепло. На мне были бежевые леггинсы и какая-то блузка, уже не вспомню. Я чувствовала себя нарядной и ухоженной. Автобус этот подходил к остановке пустым, но мгновенно после открытия дверей, салон заполнялся суетливыми, агрессивными людьми. В который раз, оглядывая будущих своих соседей по автобусу, а это были, в основном, бабули с авоськами, я думала, что моя красота пропадает в их обществе. Тут я заметила молодую девушку с огромным беременным животом. Она мне смутно кого-то напомнила. Сердце застучало, это была Танечка, та блондинка, которая накручивала мои волосы себе на пальцы. Я восхищалась ее всегда модным видом и сильным характером, но после случая за школой, я заставляла себя ее ненавидеть. А тут она стоит беременная, но все равно худющая, бледная, не с мужчиной, который бы посадил ее в такси и отвез домой с комфортом, а с мамой. Танечка облокотилась на мать и ждала, когда подъедет автобус. Мы все ждали этого, вся толпа. О том, чтобы сесть в этом автобусе, я и не мечтала. Орудовать локтями я тогда ещё не умела. Я думала о том, как Танечка сумеет занять себе место, и почти жалела ее. К беременным и молодым мамам я испытывала трогательную симпатию, да и сейчас готова многое простить той, которая вынашивает дитё. В толпе появилось волнение, значит, кто-то заметил движение автобуса. Волна людей понесла меня вперёд. Я увидела жёлтый автобус, услышала, как открылись двери. Танечка волшебным образом очутилась в салоне первой. Она всегда была деловитой и работала локтями как дышала. Меня внесло в заднюю дверь, и краем глаза я заметила, что Танечка с мамой сидят на первом сидении. Она склонила свою белокурую головку на плечо маме, и я снова ничего кроме благоговения почувствовать к Танечке не смогла. Ну, да и ладно. Все равно ее не вез отец ребенка в комфортном авто. Меня сжали бабули со всех сторон, я ощущала запахи хозяйственных хлопот и сокрушалась тому, где провожу свою юность. В автобусе. Прошли годы, я закончила техникум, работала в Москве. Первый мой коллектив напоминал мне свору из подростков в Серебристой Чаще. Не потому, что на работе мне попались злые нехорошие люди. Вовсе нет. Так уж получалось, что я не могла изжить в себе страх к любому сформировавшемуся коллективу. Рана была ещё слишком свежей. Чтобы не испытывать на себе агрессию, я притворялась тенью. Зато, когда я возвращалась домой после работы, то чувствовала себя победительницей. Ведь те, кого я боялась каких-то пять лет назад, остались мертвыми погорельцами, остались в том же сплетничающем кружке, их лица стали опухшими, испитыми. А я неплохо зарабатывала и понимала, что по сравнению с теми, кто заживо гнил в Серебристой Чаще, я шагнула очень далеко вперёд. Потом у меня случился первый серьезный роман, и я, вообще, разом забыла те гадости, которые мне довелось испытать подростком. Тем временем жизнь в Серебристой Чаще шла своим чередом. Как-то раз я увидела, как миловидная девушка, смеясь, переносила большие подушки из подъезда, где жил Игорь. Она их водрузила на голову словно индианка и в сопровождении Игоря куда-то шла. Я сразу поняла, что девушка или его невеста или уже жена. Кажется, что мы сами ещё дети, а вот глядишь ты, уже чьи-то мужья и жены, уже чьи-то мамы и папы. Девушка была симпатичная, невысокая, подстать Игорю. Через какое-то время я увидела ее уже беременной. Маме Игоря снова предстояло стать бабушкой, которой она стала впервые, когда ее дочери было лет шестнадцать. Мама Игоря и моя мама вместе работали на свиноферме. Эта свиноферма была градообразующим предприятием, если так можно было сказать о нашем поселке. Все жители имели отношение к свиноферме. Либо там работали сами, либо кто-то из членов семьи. Наши с Игорем мамы были акушерками для свиней и ухаживали за новорожденными поросятами до тех пор, пока они не вырастали до определенного веса. Работникам свинофермы полагались кооперативные квартиры, поэтому моя мама в свое время успела туда устроиться и получить заветное жильё. Работа со свиньями была нервной и тяжёлой, но возможность получить квартиру привлекала многих. Свиньи во время родов иногда становились непредсказуемо агрессивными, совсем как люди. Мама рассказывала, как однажды рожающая мадам несколько часов носилась по боксу и не подпускала к себе ветеринара, который собирался сделать ей обезболивающий укол. Обычно свиньи приносили до десяти поросят. Примерно половина свиней была чистоплотной. В их загонах было чисто и они не гадили там, где ели. У таких свиней и поросята были ухоженные, откормленные. Другая половина свиней оправдывала свое человеческое значение. В их загонах было месиво из еды, испражнений и поросят. Эти поросята часто болели и не добирали веса. Когда пришли голодные годы, свиноферма начала разоряться, заработную плату задерживали, а потом и вовсе перестали платить. Руководство, не слишком таясь от рядовых работников, стало растаскивать все, что не приколочено. Скоро уже разделанных поросят выносили со свинофермы даже такие скромные сотрудники, как моя мама. Людмила, мама Игоря к тому времени уже не работала на свиноферме. Года за два до банкротства свинофермы Людмилу поймали на воровстве тех самых поросят и осудили условно административным судом на свиноферме. Поросят периодически воровали, но не слишком много. Обычно на это закрывали глаза, потому что многие с этого кормились. Но когда пропажа стала исчисляться десятками, решили с этим разобраться. Подозрения падали на других людей, не на Люду. Тех людей и хотели поймать, но попалась Люда. Поросят выносили ночью. Люда подавала через окно, а принимал ее подельник. Подельник успел сбежать, и Людмила его не выдала. Не потому, что благородная была, а потому, что два вора в связке это уже было бы уголовное дело, а не административное.