Сердцеедка - [5]

Флер критически рассматривала его. Да нет, не притворяется – он действительно любил свою жену. Этот человек по-настоящему страдает. А насколько можно судить по его позе, со своими родными он не привык откровенничать.

Что ж, отлично. Неподдельное горе открывает прямой путь к цели. Самая легкая добыча – как раз те, что и помыслить не могут о том, что бы полюбить снова, и клянутся хранить верность покойной жене. Именно поэтому, потеряв голову из-за Флер, они глубоко убеждены, что нашли истинную любовь.

Ричарду предлагали выступить.

– Вам, наверное, привычно произносить речи, – говорил викарий. – Деловые речи. Здесь почти то же самое. Пару слов о характере жены, несколько интересных эпизодов из жизни, не много о ее благотворительной деятельности – все, что может напомнить собравшимся об Эмили.

Увидев помертвевшее лицо Ричарда, священник мягко прибавил:

– Если вам слишком тяжело…

Ричард кивнул и пробормотал:

– Боюсь, да.

– Вполне вас понимаю, – бодро заверил викарий. – Вы не одиноки!

На самом деле, подумал Ричард, он все-таки одинок в своем горе. Вот умерла жена, и никто, кроме него, даже не догадывается, как мало он ее знал. Чувство одиночества преследовало его всю их совместную жизнь; сейчас оно внезапно усилилось и стало непереносимым, исполнившись горечи, что сродни гневу. Хотелось заорать: напомнить об Эмили? Да что я о ней знал?

В итоге задача произнести речь в память покойной выпала другу семьи, Алеку Кершо. Алек поднялся на кафедру, подровнял стопку белых карточек и поверх очков-половинок взглянул на собравшихся.

– Эмили Фавур была отважна, обаятельна и щедра душой, – начал он громко, официальным тоном. – Ее чувство долга уступало только ее милосердию и стремлению помогать людям.

Алек сделал паузу. И тут Ричарда словно током ударило: Алек тоже на самом деле совсем не знал Эмили. Все его слова были пусты. Чистая формальность, лишь бы отделаться.

Ричарда охватила нелепая тревога, чуть ли не паника. Вот сейчас отзвучат речи, закончится панихида, все разойдутся – и все, официальная версия готова. Такой была Эмили Фавур, вопрос закрыт, говорить больше не о чем.

Разве возможно такое стерпеть? Сумеет ли он жить дальше, приравняв жену к горсточке благопристойных клише?

– Она необыкновенно плодотворно трудилась в области благотворительности, особенно в фонде «Радуга» и хосписе Святой Бригитты. Думаю, многие помнят первую рождественскую распродажу в Грейвортском гольф-клубе, ставшую впоследствии ежегодной.

Флер подавила зевок. Неужели эта речь никогда не кончится?

– И конечно, название Грейвортского гольф-клуба напоминает нам о еще одном важнейшем аспекте жизни Эмили Фавур. Кое-кто назвал бы это увлечением… Игрой! Разумеется, мы-то знаем, что для нее все было намного серьезнее.

Среди присутствующих послышались одобрительные смешки. Флер вскинула глаза. Ну-ка, о чем речь?

– Когда Эмили вышла замуж за Ричарда, перед ней встал выбор: отдать мужа гольфу и остаться соломенной вдовой или стать ему партнером по игре. Она стала партнером. Играла всегда замечательно ровно, несмотря на слабое здоровье, и это может подтвердить всякий, кто стал свидетелем ее убедительной победы в женском парном турнире.

«Вдовой или партнером», – лениво повторила Флер про себя. Тут и выбирать нечего: вдовой, конечно, лучше.

Когда поминальная служба закончилась, Ричард по подсказке викария прошел к западному входу – перемолвиться словом с друзьями и родственниками.

«Людям приятно будет лично выразить соболезнование», – сказал священник.

У Ричарда на этот счет возникли большие сомнения. Большинство собравшихся проскакивали мимо, заслоняясь от него невнятными сочувственными фразами, точно оберегами. Некоторые, правда, останавливались, прямо смотрели и глаза и пожимали руку; как ни странно, это чаще были как раз почти незнакомые люди: представители юридических фирм и частных банков, жены коллег по бизнесу.

– Теперь в «Лейнсборо», – важно говорил Ламберт, стоявший по другую сторону двери. – Поминки состоятся в «Лейнсборо».

Элегантная рыжеволосая дама остановилась перед Ричардом и протянула ему бледную руку. Ричард, уставший от рукопожатий, взял эту руку.

– Главное, помните, – молвила дама, словно продолжая уже начатый разговор, – одиночество – это не навсегда.

Ричард вздрогнул, пробудившись от умственной дремоты.

– Что вы сказали?.. – начал он, но незнакомка уже исчезла.

Ричард обернулся к своему пятнадцатилетнему сыну Энтони.

– Кто это?

Энтони пожал плечами.

– Ламберт с Филиппой что-то о ней говорили. По-моему, они с мамой вместе учились в школе.

– Откуда она знает…

Ричард умолк. Он чуть было не сказал: «Откуда она знает, что мне одиноко?» Вместо этого он улыбнулся сыну.

– Ты хорошо выступил.

Энтони пожал плечами.

– Вроде да.

Бессознательным движением, которое повторялось у него каждые три минуты, Энтони поднес руку к лицу и потер лоб, прикрывая темно-красное родимое пятно, похожее на маленькую ящерицу. Каждые три минуты, сам того не замечая, Энтони старался заслонить отметину. Ричард не мог припомнить, чтобы кто-нибудь когда-нибудь дразнил Энтони из-за родимого пятна; во всяком случае, дома все держались так, словно никакого пятна и вовсе нет. Тем не менее, рука Энтони с удручающей регулярностью взлетала вверх, а иногда и подолгу задерживалась у лба, защищая красную ящерку от посторонних глаз.