Сердце внаём - [40]

Мое безмолвие обескуражило Стеллу. Она привыкла, что, несмотря на ее выходки, я старался выглядеть довольным, всегда смягчал все резкости, обеими руками держался за подол. А здесь она не почувствовала этого, и такая необычность расхолодила ее. Она перестала болтать ногами, обула тапочки и, окинув меня удивленным взглядом, закурила. Выкурив сигарету, постучала пальцем мне в спину: ”Ты жив?” – ”Да, – вяло отозвался я, – просто плохо спал ночью”. – “А-а, ну так я тебя развеселю”. – Она включила проигрыватель и поставили свою любимую пластинку со ”Смоками”. По комнате неслось что-то мажорное, резкое, а я думал о том, какая, в сущности, это безвкусица и дешевка, и дивился, как не замечал такого прежде, хотя слушал диск что ни день. Тогда музыка казалось чем-то бойким, веселым, молодежным, пусть не совсем понятным, но, несомненно, заслуживающим интереса по причине общепризнанности и популярности. А теперь, отрешаясь от массовой эпидемии, я замечал и диссонансные звуки, и крикливость исполнения, и бессмыслицу детского текста. Мне вдруг вспомнилось, что аббат Булонь – один из пионеров пересадок сердца, пациент профессора Дюбоста, – умер за обедом у друзей, умер совершенно внезапно. И причем самое удивительное: причиной смерти было не отторжение сердца. Что-то другое. Может, тоска… ”Э-э, – бросила Стелла, – тебя ничем не проймешь. Дай-ка, зайчик, я пойду обед поставлю”. Она вышла из комнаты. Я будто пробудился. Быстро, крадучись, шмыгнул к телефону и стал лихорадочно набирать номер. Никогда я так не волновался, звоня домой. На ходу сочинил, что звоню с вокзала, где зашел в музыкальный киоск (если Анна спросит, откуда льются оглушительный трели). Но изворачиваться не пришлось: телефон был непрерывно занят. Раз пятнадцать, через небольшие промежутки, вращал я диск и получал один и тот же результат. Тут на кухне стукнула крышка, и я понял, что занимаюсь не вполне безопасным делом. Вернулся на исходную позицию и, закинув ногу на ногу, сделал вид, что упиваюсь ”Смоками”. Холодное бешенство охватило меня: я здесь с ума схожу, места не могу себе найти от волнения, а она там спокойненко болтает с подругами и еще, наверное, поливает меня грязью. Господи, чем она отличается от остальных женщин? Ничем, ровно ничем. Я поднялся и пошел в кухню к Стелле. Анна вылетела у меня из головы.

С той минуты дело пошло живее. Стелла уловила мою перемену и сразу повеселела. Ей, в сущности, хотелось провести этот день на мирной ноте. Начало не в счет: привычка – вторая натура. Она неожиданно отменила все прогулки и походы, сказав, что с Рексом выйдет позже, и предложила “позабавиться” в домашней обстановке. Мне было решительно все равно – я кивнул, и мое равнодушие было принято за согласие.

Первые пять минут я был еще скован, вторые – улыбался, пожалуй, даже естественно, третьи – подбодренный ”винцом”, уплетал за обе щеки, и Стелле теперь не нужно было ”для стимулирования” поглаживать мои брюки голыми ногами, которые, вопреки ее представлениям, никогда не прельщали меня. Обед принес окончательное успокоение. Я встал от стола сытым и довольным. Все прошлые неприятности канули куда-то в провал, комната переливалась теплом и благоустроенностью, и я по-настоящему хотел ”мою” Стеллу. Впрочем, я бы не возражал, если бы здесь чудом проявилась и ”моя” Анна, и мы провели бы время втроем. Обе они, если говорить начистоту, были “моими”, и в состоянии легкого винного дурмана я казался себе чуть ли не турецким султаном.

Чем плоха моя жизнь? От жены – к любовнице, от любовницы – к жене. Уйма свободного времени. Горы перечитанных книг. Ни одного пропущенного вернисажа. Болезнь? Пустое – с кем не бывает. Ссора с женой? Тоже пустое, бывает еще чаще… Я покорял и владел, и Стелла уступила мне необычайно легко, с какой-то не присущей ей нежностью. Словно она и не она.

Я очнулся от забытья под вечер, когда полумрак уже наполнял комнату и предметы нельзя было различить с первого взгляда. Все плыло перед глазами, в голове гудело, будто отдавался шум идущего невдалеке поезда. Стелла тоже проснулась, но неподвижно лежала у стены, наматывая волосы на палец и снова разматывая их. Под дверью уныло скулил Рекс: проходило время его гуляния. Несколько мгновений я не подавал виду, что проснулся, и Стелла с увлечением продолжала свое занятие. Мне же не хотелось ничего: ни спать, ни бодрствовать, ни есть, ни пить. Тянуло просто лежать, не вставая и ни о чем не думая. Ноги стали какими-то ватными, нечувствительными – хоть иголками коли. Все тело одрябло, потеряло пружинистость и желание двигаться. Более того, я думал о предстоящем вставании с глухим неудовольствием, ленивой тоской, которая вдруг, повинуясь темноте и безмолвию, начала переходить в страх, сперва маленький, смешноватый, а потом в большой, всеохватный, такой, как утром. Вдруг не захотелось лежать, а захотелось провалиться куда-нибудь поглубже, чтобы не видеть продолжения…

Стелла прекратила игру с волосами и придвинулась вплотную. “Дикки, – прошептала она, обдавая меня горячим, с привкусом спиртного, дыханием, – поласкай меня еще. Я еще хочу”. Меня будто окатило варом: ”Дикки” – так обычно называла меня Анна после самых нежных, трепетных ласк. Этим словом, произносимым с особым смущением, с непередаваемой мягкостью и благодарностью, отвечала она на очередную мою фантазию. К Стелле даже в первые недели нашей связи я не испытывал такого любопытства, как к Анне. В Анне поначалу меня интересовало все: родинка на шее, форма ногтей, изгиб руки, ну все, абсолютно все. Правда, потом, в период охлаждения, я ловил себя на том, что интересовала меня не столько она, сколько ее послушание, возможность беспрепятственно (и безнаказанно) вторгаться в самые интимные уголки женского “я”. Но к Стелле такого интереса я не испытывал никогда. Наши контакты были весьма стандарты и прямолинейны. Впрочем, она не упрекала меня за это по той простой причине, что не знала ничего другого: ее партнер, которого заменил я, редко варьировал свои желания и добивался неизменно одного и того же. Черт побери! Отношения с Анной были гораздо богаче, цельнее, сулили несравненно большую психологическую отдачу, чем близость со Стеллой. И все-таки я тянулся туда! Тянулся даже после того, как увидел, что там нет ничего притягательного. Верно: что легко достается, то легко и уходит…