Сердце не камень - [40]

Она сейчас заплачет, тогда я ее обнимаю, я молчу, и это лучше всего.

— Верите вы мне или нет, но правда в том, что я очень хорошо зна­ла, что произойдет, если я приму ваше предложение о прогулке. И что я не собиралась отказываться. Мне этого хотелось так же, как вам… Как тебе, глупый. Ты думаешь, я не видела какими голодными глазами ты смотрел? Но ты, переполненный самим собой и своими собственными эмоциями, не замечал моих чувств, моих глаз, согласных на все, зовущих… Я стащила эту штуку у сына, перед тем как уехать, вот и все.

Не нахожу ничего лучшего, как сказать:

— Я здоров, вы знаете… хм… ты знаешь.

— Но я тоже! Я совсем недавно делала анализы, когда сдавала кровь по совсем другому поводу. Все равно. Надо к этому привыкнуть, эта болезнь такой ужас!

— Ну, если ты так настаиваешь…

По правде сказать, в результате некоторого опыта я понял, что терпеть не могу заниматься любовью в резинке. Настоящее счастье — это прикосновение кожи к коже, чувствовать, как скользишь в соке выделений… Спускать в резиновый пузырь - это, по-моему, просто гадкая мастурбация. Как будто занятие любовью сводится к получению любой ценой заключительного содроганья. На этот раз я ничего не понял, потому что был в пароксизме перевозбужденного состояния. А что же будет, когда мы сможем наслаждаться друг другом не торопясь? Эта перегородка из латекса между нами, не вырастет ли она до толщины автомобильной шины?

Упрямица, она говорит мне:

— У меня еще есть. Целая куча.

Теперь она краснеет всерьез.

Мы задремали ненадолго. Мы проснулись вместе. Или, может быть, она проснулась раньше и смотрела на меня какое-то время, пока я не открыл глаза? Может, она и вовсе не спала? Я на нее тоже смотрел в свое удовольствие. Наконец-то. Она опиралась на локоть, в первый раз я видел ее без учительской маски, с растрепанными, как у девчонки, волосами, с хрупкими и все же округлыми плечами, маленькими задорными грудями с большими лиловыми сосками… Чуть уловимое смущение в улыбке, бесконечная нежность во взгляде. От нее очень приятно пахло. Ее рука легла на мой живот, а потом спустилась ниже.

Мы начали снова, стараясь сдерживать эту опустошающую страсть и до дна испить сладость каждой секунды, каждого мгновенья… Я сдерживался и не трубил на все четыре стороны, я подозревал, что, должно быть, настала уже поздняя ночь, я только позволил себе в наивысший миг наслаждения испустить сдержанное рычание, но Элоди забылась больше, чем в первый раз, она пронзительно кричала, будто ее резали, и так до бесконечности…

Она спрашивает:

— Который час?

Наши часы валяются на ночном столике в розовом свете ночной лампы. Я протягиваю руку:

— Два десять.

— Боже мой!

Она испуганно смотрит на меня. Я удивлен:

— Что случилось? Разве мы не должны были остаться до утра?

— До утра? Но в девять часов я должна быть в лицее, а до этого мне надо разбудить Бенжамена, накормить его завтраком, уплатить уборщице… И что подумает Бенжамен, если не увидит меня при пробуждении? Уже одно то, что он не видел меня вчера вечером… Но тогда я могла просто уйти куда-нибудь, на собрание например, я оставила ему ужин…

Она уже натянула брюки, она засовывает волосы под свою шапочку с помпоном, живо зашнуровывает кроссовки.

— Чего вы ждете? Скорее! Поторапливайтесь!

Она совсем забыла, что мы уже перешли на ты. Куда она делась, наша нежная близость?

Вот мы и на площадке. Мы спускаемся на два этажа. Касса гостиницы занимает уголок стойки бара в зале ресторана. Только вот дверь, ведущая туда, заперта. Через матовое стекло взгляд натыкается на полную темноту. Кому платить? Ведь мы не собираемся сбежать не заплатив! Тогда я вспоминаю, что хозяйка сказала мне, что они с мужем живут не в гостинице, а в хорошеньком домике на другом конце деревни. Она еще сказала, что мы были единственными клиентами вчера. Я повторяю это все Элоди. Она кусает губы, потом решается:

— Тем хуже. Я позвоню днем, чтобы узнать, сколько мы им должны, включая ужин, и пошлю чек. Нам нужно уезжать.

Кроме выхода через ресторан, в гостинице есть отдельная дверь, выходящая в переулок. Элоди, идущая впереди, оборачивается ко мне с внезапным испугом:

— Заперто на ключ!

— Но это невозможно. Гостиница не может быть заперта наключночью. Предположим, клиенту захотелось пройтись, и, вернувшись, он находит дверь запертой…

Я кручу ручку, трясу дверь. Она действительно заперта. Элоди начи­нает паниковать:

— Боже мой, боже мой! Что же нам делать?

Я вспоминаю еще кое-что. Провожая нас до номера, служанка показала мне дверь на первом этаже и сказала: "Моя спальня здесь. Если вам что-нибудь понадобится, вы только постучите. В номерах нет телефона".

Элоди сразу же подбежала к двери и начала стучать в нее. Она стучит и стучит и зовет:

— Мадемуазель! Мадемуазель!

Я зову в свою очередь:

— Жанетта! Жанетта!

Я только что вспомнил. Жанетта, так ее зовут.

Жанетта не отвечает. Ночует ли она дома, плутовка? Тут я слышу за дверью шум, как будто что-то тяжелое тащат по полу и оно, бум, натыкается на дверь. Что это означает? Она строит баррикаду?

— Жанетта! — кричит Элоди, барабаня изо всех сил.

— Жанетта! — кричу я, стуча ногой в дверь.