Сердце мглы - [41]

– Феноменально… – выдохнул Дима и вынужденно замедлил ход.

Макс в несколько шагов оторвался от него.

– Иди, иди, – ухватившись за паутину густосплетённой растительности, Дима пропустил вперёд сестру.

Екатерина Васильевна ненадолго задержалась рядом, озабоченно посмотрела на Диму и ускорилась, чтобы нагнать Максима, – попросить его о минутном привале.

– Паршиво быть обузой, – по-русски прошептал Дима.

Хорхе, вставший перед ним, ни слова не понял, но кивнул с сочувствием, будто ответил: «Да уж. С такой ногой лежать на кровати с ортопедической подвеской, а не по джунглям расхаживать. Но, если забрёл сюда, терпи. Других вариантов нет».

Дима не думал о других вариантах. Туже затянул повязку. Скоробогатовцы, стрелявшие ему вслед, промахнулись, но последняя дробь предательским рикошетом зацепила его левую ногу. Рана кровоточила. Дима никому не сказал о ранении, не хотел пугать сестру.

Стиснув зубы, шёл вперёд. Знал о предстоявшей переправе через реку, полную пираний. Жадные твари, привыкшие заживо съедать своих жертв, устремятся по кровавому следу. Дима готовился пробиваться через их стаю. Думал о Софии, к этому времени наверняка его оплакавшей. Знал, что вернётся к ней, даже если придётся голыми руками разодрать пасти всем пираньям дождевого леса.

– Остановимся, ему будет хуже, – отчётливо произнёс Максим. – Потом придётся тащить на руках.

– Не придётся, – процедил Дима.

Он подгонял себя злобой, завистью, отвращением к собственной слабости, страхом перед людьми Скоробогатова. Цеплялся за любые чувства, помогавшие превозмочь боль и сделать новый шаг. Представлял, как они с Софией сидят на мягком диване. Летняя веранда, чистая льняная одежда, прохладный манговый сок на столе – по стакану стекают прозрачные капли конденсата. И София кладёт голову Диме на плечо, робко обнимает его, как Аня обнимала Максима. Не надо слов. Достаточно ощущать тепло её дыхания, слышать запах её волос…

– Ты как?

Озабоченный взгляд сестры раздражал.

– Иди давай, – выдавил Дима, ослепив Аню фонариком и неловко подтолкнув её в спину.

Лес внешне не менялся, но сменялись его запахи, словно каждый из них – то сладкий, то горький, то отдающий разложением – был отграничен от других явственными пределами. Запахи цветения оставляли привкус во рту, липкой плёнкой выстилали лицо и зудевшие от порезов руки. От их дурмана было не спрятаться. Ветви над головой переплелись и, законопаченные испанским мхом, укрытые веерными листьями, превратились в бесконечный арочный навес, под который едва проникали капли дождя – они сочились по стволам деревьев, наполняли шустрые протоки и лужи. Дима и без открытой мороси истекал потом – приходилось то и дело смахивать его со лба и бровей. От пота саднило глаза. Липкая одежда мешала. Ботинки хлюпали, и вода в них была похожа на толчёное стекло, в кровь стирала измученные стопы.

Хорхе, шедший сзади, светил себе в ноги, но время от времени поднимал голову и устремлял луч фонарика на ближайшие ветви. Поймав две светящиеся точки, предупреждал Диму об опасности – так отражались глаза засевшей на дереве змеи. Поймав крохотную, чуть синеватую точку, похожую на кристаллик льда, сообщал ему о близости ядовитого паука, которого называл «печика аранья». Дима покорно пригибался или, направленный Хорхе, обходил дерево стороной. Из лагеря Хорхе вышел налегке. Побоялся брать рюкзак и винчестер. Лишь заранее распихал по карманам брезентовой ветровки мелкие вещи, вроде сменного белья и зажигалок, и прихватил мачете. Иначе привлёк бы внимание спавших в соседних гамаках метисов. Оказавшись в лесу, уговорил Екатерину Васильевну отдать ему свой рюкзак. Тот не мешал индейцу двигаться и заодно помогать Диме. Хорхе подхватывал его на трудных участках пути, когда земля в ногах оказывалась размыта или выстилалась слишком глубоким слоем прели.

Впереди послышались голоса, и Хорхе резко ускорился, оставил Диму одного.

Дима замер. Сбившееся дыхание не позволяло ему разобрать, кто и о чём говорит. Постепенно он различил мужской голос. Испугался, что люди Скоробогатова настигли беглецов, но тут же сообразил, что Максим наконец добрался до Мардена. Никаких сомнений. Макс говорил с проводником, и Марден, судя по всему, был чем-то недоволен. По обрывочным английским словам Дима понял, что проводник отчитывает Максима за опоздание: беглецы слишком долго тащились по лесу. Преследователи, взяв верный след, настигли бы их без труда. Новый упрёк Диме. Правда, затем выяснилось, что Максим сбился с пути, и Мардену пришлось потрудиться, чтобы вовремя его перехватить. Дима тут был ни при чём. Эта мысль приободрила.

Аня, вернувшись, позвала брата. Сказала, что нужно двигаться дальше. Дима молча кивнул ей в ответ, попросил отдать ему трость и, сдавив стальную ручку, нехотя сделал первый шаг по направлению к маячившим в отдалении фонарикам. Хватило нескольких минут, чтобы ноги застоялись. Металлические иглы протиснулись сквозь онемение в стопах – пришлось опять насилу их расхаживать. Дима отмахнулся от сестры. Отказавшись от помощи, отослал Аню к Максиму.

Очередной шаг, и Дима наступил на скользкую ветку, а следом почувствовал обжигающую боль в лодыжке, будто на неё упала капля раскалённого воска. Шикнув, Дима удержал равновесие. Удивлённо посмотрел на брючину. Ничего особенного не заметил – обычная грязь из лесного сора и ткань, тёмная от влаги.