Сердце лётного камня - [3]

– Не желаете потанцевать? – спросила она у Анселя и требовательно, не сомневаясь в ответе, протянула руку, до локтя затянутую в бархатную перчатку.

– Благодарю, но нет, – не раздумывая, ответил тот и сделал шаг назад. Знает он таких дам – все, что им надо, это молоденький юноша для развлечений на один вечер. – Протирал сегодня утром пыль на антресолях, упал со стремянки и подвернул лодыжку, – свободно соврал он, ничуть не беспокоясь о правдоподобности истории. – Но вот мой приятель был бы счастлив составить вам компанию, – добавил он и чуть подтолкнул Кипа вперед.

Раздосадованная отказом дама недобро прищурилась, покосилась на раскрасневшегося от волнения круглолицего Кипа и, поколебавшись, нехотя махнула юноше рукой, приглашая следовать за ней.

Ансель проводил взглядом своего взволнованного грядущим танцем приятеля, улыбнулся и решительно направился к бару.

Барменша, дородная дама лет сорока пяти в корсете, слишком туго затянутом поверх свободной блузы, неодобрительно посмотрела на него из-за стойки.

– Сока? – спросила она.

– Вообще-то я уже достиг совершеннолетия. – По-своему понял ее реплику Ансель, решив, что она сомневается, есть ли ему четырнадцать. Что было, по меньшей мере, странно: он выглядел даже немного старше своих шестнадцати с половиной лет.

– Сама вижу, что достиг. А ума не набрался, – резко бросила та. – Мужчинам в любом возрасте не рекомендуется пить спиртные напитки, у вас психика слабая. Итак, сока?

– Предпочитаю джин, – вызывающе заявил Ансель, хотя изначально вовсе и не собирался пить ничего крепкого, а всего лишь хотел заказать бокал прохладного лимонада – в зале Ассамблеи было душно. – И психика у меня устойчивая: на этой неделе я даже не покусал никого, спасибо за беспокойство.

– Три желлинга, – бросила барменша и с громким хлопком вытащила пробку из пузатой бутылки.

Ансель прищурился. Барменша специально назвала ему цену в женской валюте, зная, что мужчинам запрещено ею расплачиваться!

Прикинув, по какому курсу сейчас обменивают женскую валюту на мужскую, он выложил на стойку восемь мэннингов. Даже по самой грабительской ставке этого должно было хватить; Ансель не хотел доставлять барменше удовольствие заявить, что ему нужно доплатить.

Однако барменша отодвинула монеты в сторону, демонстративно вставила пробку обратно в горлышко бутылки, облокотилась на стойку и злорадно улыбнулась:

– Мэннинги не принимаем. Только желлинги.

Несколько мгновений Ансель смотрел на барменшу, а потом молча сгреб монеты со стойки и поднялся со стула. За густым слоем туши на ресницах и злорадством во взгляде барменши таились бесконечная усталость и глубокое разочарование; кто-то ее здорово обидел, и сейчас она срывает зло на всех подряд. А раз так, то не было смысла спорить.

Торжественный менуэт сменился бодрой мазуркой. Ан-сель увидел, что хищная дама так и не отпустила Кипа и повела его на второй танец.

Внезапно позади раздался мелодичный голос:

– Налейте юноше джина, я угощаю.

Ансель обернулся. Совсем еще юная дама, можно сказать, девушка, вероятно, его ровесница, легко ему улыбнулась.

С некоторых пор все дамские знаки внимания оставляли юношу совершенно равнодушным, и Анселю казалось, что теперь так будет до конца его дней. Собственно, он и не хотел что-то чувствовать. Будь Ансель поэтом, наверняка сказал бы нечто высокопарное вроде «мое сердце мертво и выжжено дотла». Но поэтом он не был, и потому всего лишь не сомневался, что в его душе больше нет места для даже самой распрекрасной дамы. Ансель не волновался, пригласят его на танец или нет, – ему было попросту все равно. Единственная девушка, с которой он хотел бы танцевать все танцы на свете, девушка, с которой он мечтал создать семью, – эта девушка уже никогда не сделает ему предложение. Ни ему, ни кому-либо другому. А кроме нее, все остальные дамы не имели абсолютно никакого значения…

Однако от улыбки именно этой юной дамы в груди Анселя что-то дрогнуло. Была в ее взгляде какая-то бесшабашная, шальная решимость, хмельная радость с горчащей ноткой испуга и непонятный, отчаянный вызов, на которые против воли откликнулась его душа.

– Благодарю и не откажусь, – вежливо поклонился Ан-сель и, не дожидаясь приглашения, сел на стул рядом.

– Меня зовут Николь, – не мешкая, представилась девушка, делая глоток темно-красного напитка из своего бокала. Руку для формального поцелуя она ему не протянула.

– Ансель, – отсалютовал он в ответ подаренным джином, отметив, что барменша выбрала самую большую рюмку, унций на шесть, не меньше, и налила ее почти до краев. И сейчас злорадно за ним наблюдала.

Из какого-то непонятного упрямства Анселю захотелось доказать, что он запросто может столько выпить, – не у всех мужчин слабая психика, и не все превращаются в животных после крепкого алкоголя. Незаметно выдохнув, он решительно, несколькими большими глотками осушил всю рюмку.

Анселю потребовалось все его мужество, чтобы не раскашляться и не выплюнуть эту гадость. И он справился. Со стуком поставил рюмку на стойку и искоса глянул на юную даму. Невысокая и миниатюрная, серо-голубые, цвета предгрозового неба глаза, ямочки на щеках, темно-русые волосы, забранные в самый простой хвост, никаких сложных причесок. Симпатичная, но ничего особенного. Белая рубашка, узкий черный жилет с воротничком-стойкой, строгие, закрывающие лишь кисти рук черные перчатки и узкая пурпурная юбка до пола наводили на мысль, что девушка оказалась на Ассамблее случайно; ее наряд больше подходил для университетской лекции, чем для танцев.