Сердца четырёх - [34]

— Не понимаю, зачем положили ему в гроб золотую статуэтку? Помните, Джека наградили в тридцать третьем году?

— Н-ну, наверное, чтобы похвастаться. А может, хотели сделать приятное Киноакадемии. Вон — комитет явился в полном составе.

— Да, Джон Ройл был чертовски хорош. Мой второй муж с ним однажды подрался.

— Дорогая моя, тебе не кажется, что на этих похоронах какая-то напряженная атмосфера? Полно полицейских...

— Неудивительно. Его же убили.

— Знаешь, милая, я могла бы тебе такое рассказать о Джоне Ройле! Правда, о покойниках плохо не говорят, но для Блит это, может быть, лучший выход: с ним она была бы несчастна. Ведь Джон волочился за каждой юбкой.

— О, а я и забыла, что ты была с ним близко знакома. Не так ли?

* * *

В это время в Глендейле, в большом обезумевшем доме, Бонни стояла без слез, холодная, безучастная и почти такая же безжизненная, как ее мать. Она ненавидела помпезные голливудские похороны и часто говорила раньше, что ей отвратительно публичное выражение горя. И теперь она стояла молча, позволяя заплаканной Клотильде одевать себя в траурный наряд.

А на Беверли-Хиллз Тай, сделав очередной глоток бренди, ругал Лаудербека, просившего его побриться и вместо светлых брюк и клубного пиджака надеть строгий черный костюм. Наконец, слуге, врачу и призванным на помощь друзьям удалось усадить его в кресло, Побрить электрической бритвой, отнять графин и заставить принять таблетку люминала.

Тай Ройл и Бонни Стюарт встретились у поставленных рядом роскошных гробов, утопающих в огромных венках и букетах свежесрезанных цветов, — не похороны, а ежегодный цветочный фестиваль; священник провел великолепную службу, читая молитвы на фоне сладко-пьянящей музыки; а инспектор Глюк, полагая, что преступника всегда тянет к жертве, до боли в глазах шарил по лицам людей, пытаясь распознать убийцу, но так и не преуспел; Джаннин Каррел, оперная певица с очень красивым сопрано, в сопровождении мужского хора студии «Магна» проникновенно, со слезой исполнила «Господи, прими их»; и как ни удивительно, но Лью Баском, выпивший за последние три дня почти пять кварт виски, даже не зашатался, когда пришло время подставить плечо под гроб с телом Блит.

Среди тех, кто несли гробы, были Луис Селвин, исполнительный президент «Магны», бывший мэр Лос-Анджелеса, бывший губернатор штата, три выдающихся актера кино, которых отобрал Сэм Викс на основании рейтинга популярности, опубликованного Паулой Перис, президент Киноакадемии, модный режиссер, ставивший на Бродвее короткие комические спектакли, известный кинокритик и представитель клуба «Монах».

Спустя некоторое время вереница машин, состоящая преимущественно из «изотта-фрачини», «кордов», «линкольнов» и «дюзенбергов», въехала в ворота мемориального кладбища Голливуда. Там уже толпился народ. Все ждали начала обряда погребения. Под восхитительное пение хора мальчиков с ангельскими личиками неутомимый священник провел еще одну заупокойную службу, во время которой ещё тридцать две женщины потеряли сознание. Приехали кареты скорой помощи, возникла новая толчея, одно каменное надгробие было опрокинуто, и два каменных ангела лишились рук.

Бонни, отказавшись от предложенной Жаком Батчером руки, стояла одна, очень прямая, тихая, безжизненная, и смотрела, как гроб с телом матери медленно-медленно опускают в землю, — великолепная, полная драматизма сцена! И Тай тоже стоял один, ссутулясь и чуть кривя губы в неподражаемо горькой улыбке.

Когда все закончилось, какая-то толстая женщина в трауре выхватила у Бонни из руки черный носовой платок, спрятала его в своих одеждах и потом смотрела безумными очами, как Батчер ведет Бонни к своему лимузину. Тая с кладбища утащили Лью, Эллери и Алан Кларк: последний эпизод окончательно вывел его из себя, и он даже потряс кулаком перед носом толстухи. А звезды и звездочки вокруг рыдали, вздыхали, промокали платочками сухие блестящие глаза, и солнце сияло над Голливудом, день был чудесный, и, строго говоря, все отлично провели время. Сэм Викс снял свою траурную повязку, вытер пот со лба и сказал с чувством, что все прошло ну просто великолепно, другого слова и подобрать трудно.

Как только лимузин Батчера отъехал от кладбища, Бонни дала волю слезам.

— Ох, Батч, как это все ужасно! — всхлипывала она. — Люди такие свиньи. Не похороны, а какой-то парад цветов. Удивительно, что меня еще не попросили спеть для радио.

— Дорогая, забудь. Все уже закончилось.

— А дедушка так и не приехал. О, как я его ненавижу! Сегодня утром я звонила ему. А он стал извиняться. Сказал, что заболел, а потом еще — что терпеть не может похороны. И чтобы я постаралась его понять. Господи, хоронили его родную дочь! Ах, Батч, я такая несчастная.

— Бонни, забудь этого старого хрыча. Он не стоит того, чтобы ты так убивалась.

— Не хочу его больше видеть!

Вернувшись в Глендейл, Бонни отослала Батчера, наказала Клотильде хлопать дверью перед носом у любого, кто осмелится постучать, и заперлась в своей комнате, парадоксальным образом надеясь найти утешение в кипе писем и телеграмм, полученных в эти дни.

Проводив быстро остывшего, погруженного в уныние Ройла до дому, его эскорт мудро решил, что парню надо побыть одному, и дружно удалился. Тай допивал третью рюмку бренди, когда раздался телефонный звонок.