Сэр Найджел Лоринг - [13]

Найджел с тоской взглянул на старое оружие, висевшее на балках у него над головой.

— Ясеневое копье еще годится, да и дубовый щит, обитый сталью. Сэр Роджер Фиц-Аллен как-то пробовал их и сказал, что давно не встречал ничего лучшего. А вот доспехи…

Леди Эрментруда покачала головой и рассмеялась.

— У тебя широкая душа, Найджел, такая же, как у отца, да вот грудь поуже, а руки и ноги покороче. Отец-то твой был выше и сильнее всех в великом королевском войске. От его доспехов тебе мало проку. Нет, милый сын, у меня на уме другое. Когда придет время, ты продашь этот дом — он совсем разваливается — и наш жалкий клочок земли и пойдешь воевать, чтобы своей собственной рукой заложить основу будущего процветания нового дома Лорингов.

Тень гнева скользнула по молодому свежему лицу.

— Боюсь, нам нелегко будет отделаться от монахов и стряпчих. Как раз сегодня приходил один человек из Гилдфорда с иском от монастыря — еще от той поры, когда был жив отец.

— А где же эти иски, сын мой?

— Все эти бумажки и пергаменты болтаются на ветках кустарника: они у меня полетели по ветру быстрее соколов.

— Ты с ума сошел, Найджел! Разве можно так себя вести? А где этот человек?

— Рыжий Суайер и старый Джон-лучник закинули его в Терслийское болото.

— Увы, боюсь, в наши дни уже нельзя позволять себе подобных выходок. Хотя, конечно, и отец мой, и муж отправили бы его в Гилдфорд без ушей. А сейчас нам, людям благородной крови, не совладать с церковью и законом. Быть беде, Найджел, быть беде. Настоятель Уэверли из тех, кто всегда прикроет щитом церкви ее слуг.

— Сам-то настоятель не сделает нам ничего худого. На наши земли зарится тот тощий серый волчина, ризничий. Что ж, пусть попробует. Я его не боюсь.

— Он владеет таким оружием, Найджел, что и храбрецу из храбрецов надо его опасаться. В его руках отлучение от церкви — погибель для души человеческой. А чем нам защититься от него? Прошу тебя, Найджел, будь с ним учтив.

— Нет, дорогая госпожа. Хотя повиноваться вам — мой долг и радость, я скорее умру, чем стану выпрашивать как милость то, что принадлежит нам по праву. Всякий раз, как я смотрю из окна, я вижу вздымающиеся холмы и богатые луга, поляны и лощины, леса и рощи, и все это было наше еще со времен Вильгельма Завоевателя: он подарил эти угодья Лорингу, который нес его щит на Сенлаке[9]. А потом их отобрали у нас обманом и хитростью, и теперь многие арендаторы куда богаче меня. Но зато никто не скажет, что я спас остатки своего состояния, подставив голову под ярмо. Пусть монахи делают что угодно, мне же придется выбирать: либо все стерпеть, либо защищаться, не жалея сил.

Старая леди глубоко вздохнула и покачала головой.

— Ты говоришь как истинный Лоринг. Но все же, боюсь, впереди нас ждут большие неприятности. Впрочем, не будем больше об этом. Что толку говорить, если мы ничего не можем сделать? Где твоя цитра? Сыграй и спой мне что-нибудь, пожалуйста.

В те дни мало кто из дворян умел читать и писать, зато все говорили на двух языках, играли хотя бы на одном музыкальном инструменте и обладали уймой других достоинств: умели ухаживать за соколами, были сведущи во всех тонкостях псовой охоты, знали повадки любого зверя и птицы, разбирались, когда можно и когда нельзя на них охотиться. И телом они были крепки: каждый умел проскакать на лошади без седла, вскарабкаться на отвесную стену, окружающую замок, или попасть стрелой в бегущего зайца; и все это приходило как бы само собой. Иначе было с музыкой. Тут требовались долгие часы тяжелой работы. Но наступало время, когда сквайр уже умел управляться со струнами, хотя и слух его, и голос все еще оставляли желать лучшего.

Поэтому Найджелу очень повезло, что у него был всего один слушатель, да еще столь пристрастный. Высоким, чистым голосом, с большим чувством, но то и дело сбиваясь, он запел франко-норманнскую песню, потряхивая в такт музыке русыми кудрями:

Клинок! Клинок! Мне дайте клинок.

Идем в опасный поход.

Пусть рвы глубоки, ворота крепки.

Но сильный все превзойдет.

Пусть со злой судьбой предстоит мне бой —

Мой плюмаж выше стен взлетит.

Все замки отопрем мы стальным ключом.

Или знайте, что я убит. 

Коня! Коня! Мне дайте коня.

Пусть умчит он меня в края,

Где кипит война, кровава, страшна,

Но славу стяжаю я.

Направим мы бег от лени и нег,

Вливающих в жилы яд,

По тропам крутым, где слезы и дым.

Но сердце надежды пьянят. 

И дух мне в грудь вложите такой.

Чтоб я не бледнел в бою;

Чтоб, ясен и смел, одного хотел —

Честь умножить свою:

Чтоб был терпелив, и, в схватку вступив.

Хранил спокойствие в ней,

И страх презирал, и чело склонял

Лишь перед дамой своей.

Быть может, чувство захватило старую леди Эрментруду больше, чем музыка, или слух у нее притупился от возраста, только, когда Найджел кончил, он захлопала в иссохшие ладоши и воскликнула скрипучим голосом:

— У Уэдеркота был поистине способный ученик! Спой еще, прошу тебя.

— Нет, дорогая госпожа, теперь ваш черед. Пожалуйста, расскажите что-нибудь из какого-нибудь рыцарского романа, вы их так много знаете. Все годы, что я слушал вас, вы ни один из них не закончили. А в голове у вас, клянусь честью, их побольше, чем во всех толстых книгах, что я видел в Гилдфордском замке. Мне так хочется послушать «Песнь о Роланде», или «Сеньора Изамбара», или «Дона де Майанс».