Сепаратный мир - [50]

– Если ты веришь, что некий Цезарь когда-либо действительно жил, – добавил я.

Финни встал с койки, поразмыслив, взял палку и странно посмотрел на меня. Мне показалось, что он сейчас рассмеется.

– Естественно, я не верю книгам и не верю учителям. – Он сделал несколько шагов. – Но я верю – и это для меня важно – тебе. Я знаю, что ты – лучше всех. – Я ждал, не произнося ни слова. – И ты рассказал мне о Чумном – что он сошел с ума. Поэтому пришлось это признать. Чумной сошел с ума. И вот когда я это понял, я осознал, что война реально существует, и эта, и все остальные. Если война может кого-то свести с ума, то она реальна. Да, наверное, я всегда это знал, но не принимал. – Он положил ногу – маленький гипсовый слепок с металлической пластиной под ступней для ходьбы – на койку возле меня. – Признаться честно, вначале, когда ты рассказывал мне о Чумном, у меня возникли сомнения скорее на твой счет. Конечно, я тебе поверил, – поспешно добавил он, – но ты, знаешь ли, человек нервный, и я подумал: может, у тебя немного воспалилось воображение там, в Вермонте? Может, Чумной не такой уж чокнутый, как тебе показалось? – Финни попытался подготовить меня к тому, что собирался сказать дальше: – А потом я сам увидел его.

Я не поверил своим ушам.

– Ты видел Чумного?!

– Я видел его сегодня утром, после службы. Он… ты знаешь, у меня воображение не воспаленное, но я видел Чумного, прятавшегося в кустах возле часовни. Я выскользнул через боковую дверь, как обычно – чтобы избежать толкучки, – и увидел Чумного, он наверняка тоже меня заметил, но не сказал ни слова. Просто смотрел на меня так, будто я – горилла или еще кто-нибудь вроде того, а потом нырнул в офис мистера Кархарта.

– Наверное, он сбрендил, – произнес я машинально, а потом невольно встретился взглядом с Финни, и мы оба вдруг расхохотались.

– С этим мы ничего не можем поделать, – скорбно сказал он.

– Я не хочу его видеть, – пробормотал я. Потом, стараясь казаться более спокойным, добавил: – Кто еще знает, что он здесь?

– Думаю, никто.

– Мы действительно ничего сделать не можем. Вероятно, мистер Кархарт или доктор Стэнпоул что-нибудь придумают. Нам не следует никому ничего говорить, потому что… потому что они только напугают Чумного, а он – их.

– Так или иначе, – продолжил Финни, – в тот момент я понял, что война – настоящая.

– Да, думаю, эта война настоящая. Но твоя мне нравилась больше.

– Мне тоже.

– Я бы предпочел, чтобы ты ничего такого не понял. Зачем ты это сделал? – Мы снова принялись хохотать, обмениваясь чуть виноватыми взглядами, как два человека, последний раз видевшиеся на беспутной пьянке, а теперь встретившиеся на чаепитии в доме священника.

– И все же, – сказал он, – ты прекрасно выступил на Олимпийских играх.

– А ты был величайшим политическим комментатором всех времен и народов.

– Ты отдаешь себе отчет в том, что завоевал все золотые медали во всех видах спорта? Никто в истории человечества ничего подобного не совершал.

– А ты был автором всех сенсаций во всех газетах мира. – Солнце гримасничало и плясало между миллионами пылинок, висевших в воздухе между нами, и отбрасывало сверкающую зыбкую лужицу света на пол. – Никто никогда в жизни не делал ничего подобного.

Бринкер в сопровождении трех соратников в большом волнении явился к нам в комнату тем вечером в десять ноль пять.

– Идемте с нами, – сказал он решительно.

– Уже был отбой, – возразил я.

– Куда? – одновременно спросил Финни с большим интересом.

– Увидите сами. Ведите их. – Его друзья бесцеремонно приподняли нас и потащили к лестнице. Я думал, что намечается какой-нибудь грандиозный финальный розыгрыш: старший класс покидает школу под фанфары – мы украдем язык школьного колокола или привяжем корову в часовне.

Но они повели нас к Первому корпусу – несколько раз горевшему и восстанавливавшемуся, но всегда называвшемуся Первым корпусом Девонской школы. В нем находились только классные комнаты, поэтому в столь поздний час он пустовал, что заставило нас почувствовать себя еще свободнее. Внушительная связка ключей, оставшаяся у Бринкера, с тех пор как он был старостой класса, тихо звякнула, когда мы подошли к парадной двери, над которой красовалась латинская надпись: «Сюда приходят мальчики, чтобы стать мужчинами».

Ключ повернулся в замке, мы вошли и очутились в зыбкой, сомнительной реальности вестибюля, виденного нами только в дневном освещении и при большом стечении людей. Звук наших шагов предательски отражался от мраморного пола. Мы проследовали через вестибюль к призрачной анфиладе окон, по бледному маршу мраморных ступеней повернули налево, еще раз налево, прошли через двое дверей и очутились в актовом зале. Одна из знаменитых девонских люстр с подвесками в виде мерцающих «слез» сеяла тусклый свет с высокого потолка. Через весь зал, ряд за рядом, вплоть до высоких смутно просматривавшихся окон, тянулись черные скамьи в колониальном стиле. В дальнем конце был устроен помост, отгороженный от зала невысокой балюстрадой. На помосте сидело человек десять старшеклассников, все в черных выпускных мантиях. Наверное, будет что-то вроде школьного маскарада, подумал я, с масками и свечами.