Сепаратный мир - [26]

Бринкеру Хедли, первому номеру в классе, не к лицу было признавать мою влиятельность. Я хотел было возразить, что хоть он и делит жилье с соседом, но это лишь всего боящийся Брауни Перкинс, который никогда в жизни никоим образом не покусится на комфорт Бринкера, и что у них-то две комнаты, причем в передней даже есть камин. Но ничего подобного я ему не высказал. Несмотря на положение, которое он занял в нынешнем зимнем семестре, Бринкер мне нравился, он вообще нравился почти всем.

Однако не успел я ему что-либо ответить, как он снова заговорил своим беззаботным тоном. Если только была возможность не дать разговору принять унылый оборот, он ее никогда не упускал.

– Пари держу: ты с самого начала знал, что Финни не вернется в школу этой осенью. Поэтому и выбрал его в соседи по комнате, так?

– Что? – Я молниеносно развернулся на стуле, отодвинулся от стола и оказался лицом к лицу с Бринкером. – Нет, конечно же, нет. Как я мог предвидеть такое развитие событий?

Бринкер скользнул взглядом по моему лицу.

– Да ты же сам это и устроил. – Он широко улыбнулся. – Ты все знал наперед. Спорим, это все твоих рук дело?

– Не будь идиотом, Бринкер. – Я снова развернулся к столу и начал суетливо, безо всякой цели перекладывать книги. – Что за бред ты несешь? – Даже для моих собственных ушей, в которых громко пульсировала кровь, мой голос звучал слишком уж натянуто.

– Аа-а-а! Правда глаза колет, да?

Я посмотрел на него со всей язвительностью, какую способен выразить человеческий взгляд. Он принял вид обвинителя.

– Ну конечно! – Я издал короткий смешок. – Кто б сомневался. – Следующие слова вырвались у меня сами собой: – Правда всегда наружу выйдет.

Его рука свинцовой тяжестью легла мне на плечо.

– В этом можешь не сомневаться, сын мой. При нашей свободной демократии, даже если приходится драться за нее, правда выйдет наружу всегда.

Я встал.

– Курить хочется. Не составишь компанию? Пойдем в курилку.

– Да-да. С тобой – хоть в темницу.

Комната для курения и впрямь была похожа на темницу. Она находилась в подвале, можно сказать, во чреве общежития. Там уже собралось человек десять курильщиков. В Девоне у каждого было много лиц для предъявления публике; в классе вид у нас был если не ученый, то по крайней мере приличествующе внимательный; на игровых площадках мы выглядели невинными экстравертами; а в курилке очень напоминали преступников. Чтобы отвратить нас от курения, школа придавала этим комнатам как можно более гнетущий вид. Окна находились под самым потолком и были маленькими и грязными, из кожаной обивки мебели торчали внутренности, столы были изуродованными, стены – пепельного цвета, а полы – цементными. Из радиоприемника с неустойчивой связью сквозь треск неслось что-нибудь очень громкое, а потом вдруг обрывалось зловещей тишиной.

– Джентльмены, вот вам подсудимый, – объявил Бринкер, хватая меня за шею и вталкивая перед собой в курилку. – Передаю его в ваши компетентные органы.

В густом дыму в курилке все сразу оживились. Фигура, ссутулившаяся возле радиоприемника, из которого в этот момент как раз неслись громкие хриплые звуки музыки, наконец распрямилась и произнесла:

– В чем обвиняется?

– В том, что избавился от соседа по комнате, чтобы стать ее полноправным хозяином. То есть – в гнусном предательстве. – Бринкер многозначительно помолчал. – Практически в братоубийстве.

Дернув плечом, я сбросил его руку и процедил сквозь зубы:

– Бринкер…

Он остановил меня, предостерегающе подняв руку:

– Ни слова! Ни звука! Вам еще будет предоставлена возможность высказаться в свое оправдание.

– Черт тебя дери! Заткнись! Ты совершенно не знаешь меры в своих шутках.

Это было ошибкой; радио вдруг замолчало, и мой голос, громко прозвучавший во внезапно наступившей тишине, вызвал у всех возбуждение.

– Значит, ты убил его, да? – Какой-то парень, с трудом распрямившись, встал с дивана.

– Ну… – рассудительно произнес Бринкер, – не то чтобы убил. Финни балансирует между жизнью и смертью дома, под присмотром скорбящей старушки матери.

Мне нужно было как-то вмешаться, иначе я рисковал полностью утратить контроль над ситуацией.

– Я не совершил абсолютно ничего дурного, – начал я как можно более непринужденно. – Я… единственное, что я сделал, – это… подсыпал щепотку мышьяка в его утренний кофе.

– Лжец! – зарычал на меня Бринкер. – Пытаешься выкрутиться с помощью ложного признания, да?

На это я коротко хихикнул, что вышло непроизвольно.

– Нам известны истинные обстоятельства преступления, – продолжал тем временем Бринкер. – Там, наверху, на этом… погребальном дереве у реки, не было никакого яда и вообще ничего коварного.

– А-а, вам известно про дерево. – Я попытался с притворным чувством вины покорно склонить голову, но получилось так, словно кто-то прижал ее вниз. – Да, гм, да, там, на дереве, случилось небольшое contretemps[13].

Моя уловка – смешно исковеркать французское произношение, чтобы переключить внимание, – цели не достигла.

– Расскажи нам все, – хрипло потребовал самый младший мальчик, сидевший за столом. Был в его голосе какой-то тревожный призвук, какая-то непритворно заговорщицкая нотка, словно он искренне верил буквально всему, что тут говорилось. Такое отношение показалось мне почти оскорбительным, как будто человек, прознавший про твой интимный секрет, обещает не сказать никому ни слова, если ты поведаешь ему все в мельчайших подробностях.