Сентябрь - [151]

Толпа с каждой минутой густела. Они едва ползли.

— На мост!

Виктор попытался подтолкнуть Анну. Ничего из этого не вышло: оттуда тянулись воинские обозы.

— Держись, держись! — кричал Виктор, оттиснутый вправо толпой, отступившей перед лошадьми.

Только возле памятника Мицкевичу Залесским кое-как удалось вырваться из давки. Двинулись дальше по Краковскому Предместью. Вскоре и здесь образовался затор.

Они продвигались на шаг и останавливались, уткнувшись в спины тех, кто стоял перед ними, а сзади следующие ряды упирались в их рюкзаки. Толпа замирала на несколько секунд, снова двигалась.

— Боже мой, что будет на мосту! — вздыхал Виктор.

Из боковой улицы выбежали женщины, оравшие:

— Быстрей, быстрей, они уже на Воле!

— Немцы на Воле! — подхватил чей-то звонкий голос.

— Эй вы, двигайтесь!

— На Воле, на Воле, — как огонь по сену, бежал слух, изменял направление, обрастал подробностями и Залесских настиг уже в виде репортажа: в город въехали танки, возле заставы был бой, два танка подожжены, сто идет дальше.

— Враки! — кричал кто-то. — Я как раз еду от заставы, никаких немцев там нет!

Крик этот быстро затих, люди твердили:

— Есть немцы или нет их, все равно там что-то случилось!

Давка продолжалась.

Так они целый час проталкивались до моста Понятовского. Здесь был настоящий ад. Три человеческие реки слились в одну. Толпа застыла на месте, только на середине моста слышались крики, брань, там даже дрались: кто важнее, кого пропустить раньше других. Запоздавшие лимузины ревели во всю мочь. Залесские, подхваченные внезапно пришедшей в движение толпой, очутились возле одной такой машины, в темноте увидели женские лица, припавшие к стеклам, мужчину за рулем, непрерывно сигналившего, собачку, отчаянно лаявшую между чемоданами. Машина гудела, собачка тявкала, женщины что-то кричали, толпа медленно проходила мимо, осыпая их бранью:

— Сановники, сволочи! На лимузинах драпают! Собачки, вазочки! А наши дети тут в давке! Эй, заткните свою трубу, не то… ей-богу… Как сверну башку твоей дворняге!

Одна из женщин, сидевших в машине, испугалась угрозы, схватила собачку и прижала ее мордочку к своей груди. Другая женщина, более решительная, огрызнулась:

— Берегитесь, как бы вас полиция…

— Ха-ха-ха! Полиция! — захохотали в толпе. — Ты видел, какая важная! Тише, ребята, это, верно, жена самого Славоя!

Треск, в воздухе мелькнула палка, стекло в машине разлетелось. Женщины завизжали, более бойкая сразу утихомирилась и вполголоса в чем-то упрекала мужа, сидевшего за рулем.

Залесские подошли к мосту, а сзади вдруг завыли сирены.

— Налет! — крикнул кто-то, крик этот, тотчас всеми подхваченный, всполошил толпу. Анну сзади толкнули, и она упала на стоявшего перед ней человека. На нее нажимали с такой силой, что в какой-то момент она чуть не задохнулась, в голове у нее помутилось. «Смерть, — подумала Анна, — так выглядит смерть!» И тотчас давка уменьшилась, зато усилились крики, возле каменной будки, стоявшей у лестницы, которая вела на Повислье, как будто завязалась драка. Сирены выли по-прежнему, только теперь где-то ближе. Шум на лестнице, вопли: «Бегите, налет, под мост!» Два потока — один, поднимавшийся с берега на мост, и другой, устремившийся с моста на берег, — заклокотали, слились, с минуту боролись друг с другом. Потом напор сверху и крики о налете победили, толпа ринулась вниз, люди падали, чемоданы и рюкзаки летели на головы убегавших, кто-то стонал:

— Спасите, спасите, топчут!

Не зная, чего ей больше бояться, воздушного налета или спуска с моста, Анна в испуге прижалась к изгибу балюстрады, вцепилась руками в шершавый камень — лишь бы не подхватил ее бурлящий человеческий поток. Вой сирен все приближался. Потом сзади донеслись крики, на этот раз вызванные не страхом, а яростью. Напор бегущих вниз уменьшился. Сирены воют совсем близко, наконец стало понятно, что кричат:

— Фараоны, фараоны удирают! Фараоны!

Снова движение в толпе, и Анна оказывается на мостовой. Горит какой-то дом на Праге. На фоне этого зарева медленно обгоняет толпу машина пожарной охраны. Возле насоса стоят в два ряда полицейские. Видны их стянутые ремешками подбородки, задранные носы; они не глядят по сторонам, они неподвижны, как статуи. Только один, рядом с шофером, непрерывно вертит ручку, словно играет на шарманке, и сирена воет истерическим женским голосом, дрожит, рыдает, плачет и снова воет. В ушах гудит, сердце замирает. Проезжает одна машина, за ней другая. Снова носы, козырьки, сирена. Снова машина.

Тянется эта процессия, и гнев толпы разгорается. Сзади несутся проклятия. Полицейским грозят кулаками.

— Фараоны вонючие! — кричит какой-то человек. — Со штатскими вы храбрые, а перед немцем — в штаны!..

Толпа воет, свищет. В следующей машине какой-то тип, вероятно старший по чину, не сдержавшись, рявкает:

— Спокойно!

Это вызывает взрыв ярости. К машине кидаются женщины и мужчины, машут кулаками. В полицейских летят палки. Какая-то женщина со злостью плюет. Старший по чину молчит. Только сирена воет. Подтягивается следующая машина, и снова из толпы несутся проклятия.

Полицейские проехали, можно идти немного быстрее. Анна увидела Виктора — она его потеряла полчаса назад.