Сент-Женевьев-де-Буа - [26]

Везло. И везло фантастически Выходило так, что не предпринимая никаких особенных усилий, не томясь муками выбора между нужным и должным, не ломая через колено собственно "я" с его постыдными порой желаниями и устремлениями, Дмитрий Николаевич Поляков имел полное право считать себя человеком безупречно порядочным И никто, ни одна живая душа на этой грешной земле не имела ни единого более или менее серьезного основания утверждать обратное И в этой связи, странно, удивительно и совершенно непонятно было за что и кем ниспослана ему эта кара — дикая, ломаная какая-то, страшно запутанная и болезненная психологическая, к восприятию, а тем паче, преодолению которой душа его была совершенно не готова

«Опускается вечер, притаясь, караулит ночь Гаснут окна дворца, слуги чистят бесценный паркет По притихшим проспектам, как птицы, летят злые кони Запряженные в золото царских карет…»

Что это были за стихи? Ну конечно же, это были его стихи, странного и загадочного поэта-Ворона, крохотный томик которого она с упоением читала глубокими ночами Ворон…. Какое колдовское чарующее и пугающее имя!

Ворон… Но ведь теперь он вовсе и не так уж окутан тайной Теперь они знакомы и даже близки Где же он? И от чего это вдруг она вспомнила его строки? Ворон… Какие смешные глупости! Поэт Рысев, вот что это такое.

Маленький, щуплый господин, услужливый и почтительный как приказчик в галантерейной лавке Вот действительно похоже — приказчик из галантерейной лавки! И что это там было такое про валькирию и воительницу-царицу? Как чудно мчалась она вроде бы на коне с мечом в руках и золотым щитом, и волосы развивались так красиво Жаль, никто не сможет нарисовать этого — получилась бы замечательная вещь! Ее портрет в образе валькирии И корона была на голове Нет, это была вовсе не корона, но что — то такое очень на корону похожее Господи, что же это было? Как хочется вспомнить! Обязательно надобно вспомнить, и непременно рассказать Стиву и maman Особенно maman — она обожает все мистическое, непременно найдет всему толкование и еще обнаружит какой-ни — будь тайный знак в этом видении Нет, пожалуй maman рассказывать не стоит Который, интересно, теперь час? — Ирэн наконец медленно разомкнула тяжелые, и без зеркала чувствовала, что отекшие сильно веки В комнате стоял полумрак, но это был полумрак такого сорта, что сразу становилось ясно — на улице день и просто плотно задернуты тяжелые шторы на окнах. Да и день обычный, по — петербургски бледный и чахлый, не знающий упоения солнечным светом и яркого лазурного купола сияющих небес.

— Очнулись, Господи помилуй, очнулись барышня! — взволнованно зазвенел в полумраке незнакомый женский голос, мягко упал на толстый ворсистый ковер опрокинутый стул, прошелестела, всколыхнувшись под чьими-то стремительными шагами пышная — судя по звуку — юбка, и легкое колебание воздуха скользнуло по лицу Ирэн. Большего она не успела разглядеть и не увидела вскрикнувшей женщины — та уже скрылась за дверью Однако сразу же дверь отворилась снова, прошелестели по ковру чьи-то легкие шаги и в комнате вдруг запахло как в церкви — запах ладана мешался с запахом еще чего-то, названия чему Ирэн не знала, но это был устойчивый церковный запах и еще так пахло в прихожей, когда maman велела пустить в дом странствующих монашек Запах был настолько силен или, быстрее всего настолько ей непривычен, что она очнулась окончательно и широко открыла глаза Чья-то рука отвела полог у ее кровати, и она увидела склоненное над собою женское лицо — Господи, что такое случилось с maman? — мелькнула в сознании Ирэн короткая быстрая мысль, — когда же это она успела так исхудать и осунуться И глаза… Нет, это, не maman И платье… Что это такое одето на ней, вроде бы монашеское?

Женщина стоящая теперь подле ее постели действительно было удивительно похожа на ее мать баронессу фон Паллен, однако и лицо, и фигура ее были сухощавы и даже слишком худы, в отличии от дородной статной баронессы.

Похожими были и глаза — холодные, светло — синие — как вода в северных лесных озерах. Но на сухом загорелом лице они казались огромными, много больше, чем у баронессы, и смотрели совсем иначе — пристально и сурово — маменька никогда не смогла бы взглянуть так.

— Кто вы? — спросила Ирэн, сама удивившись слабости своего голоса, а более той непривычной робости, которая вдруг охватила от этого пронизывающего холодного синего взгляда И еще было что-то, смутное и не прочувствованное пока, но шевельнувшееся в душе, от чего она болезненно сжалась, словно готовясь к страшному — Мать Софья. Твоей несчастной матери — родная сестра и твоя, стало быть, родная тетка — Я знаю о вас, вас ведь зовут Ольгой?

— Звали, когда — то давно, в миру, теперь, и уж который год зовут матерью Софьей — А где maman? Почему вы сказали — «несчастной»? И почему вы здесь?

Разве случилось что?

— Что же ты, вправду ничего не помнишь? — словно кто-то добавил льда в синие омуты глаз матери Софьи, холодные и доселе теперь стали они колючими и царапнули лицо Ирэн почти физически ощутимо, как если бы кто-то с размаху приложил к ее щекам пригоршню искристых и острых снежинок — Да что же случилось, Господи? И зачем вы глядите на меня так страшно?